Игры сознания. Нейронаука / психика / психология

Стоит еще раз повторить, что философская основа критики медикализации (и психофармакологии) – это дуализм, разделяющий духовное и физическое. Медикализировать – значит вывести нечто из пространства духовных явлений в пространство материального, перенести то, что раньше считалось нетелесным, в класс телесных явлений. При этом признание человеческого опыта чисто телесным переживанием считается постыдным упрощением, которое ничего «по-настоящему» не улучшит, а только принесет дополнительные трудности.

Это было бы справедливо, если все телесное в человеке призрачно и вторично. Но это не так, даже с точки зрения христианской религии, подчеркивающей, что тело – это очень важно, настолько важно, что оно должно воскреснуть, и человек в Царстве Небесном будет пребывать в теле, а не как бестелесное привидение. В боязни физикализации психической жизни чувствуется атавизм древнего гностического пренебрежения к телу, просочившегося в христианскую аскетику: тело надо унижать, оттеснять куда-то на задний план, не давать ему говорить, бичевать его, не слушать его, подчинять его внешним моральным авторитетам.

Медикализация не происходит тогда, когда какое-либо состояние приемлемо для индивидуума. Например, такое житейское явление, как бездетность, часто медикализируется и получает статус болезни, которую лечат врачи. Но ведь не для всех людей бездетность является проблемой. Бездетность медикализируется тогда, когда она воспринимается человеком как источник страдания. Чтобы убрать это страдание из своей жизни, он/она идет к врачу, который назначает лечение от бесплодия, рассматривая жалобу пациентов как медицинскую проблему.

Таким образом, ключевым критерием является страдание.

Разговоры о депрессии как медикализированном несчастье (грусти, унынии, слабоволии) имеют смысл, только если мы оставляем за собой право сомневаться в страдании депрессивного человека. Лечить депрессию по-медицински (таблетками и т. п.) не надо, если 1) пациент не страдает, 2) это естественное страдание, которое бывает у всех людей и присуще жизни человеческой (экзистенциальная психотерапия начинает с этого тезиса), 3) это страдание, которое появляется у особенных людей, и должно приниматься ими как вызов, как инструмент для самоулучшения.

Два последних пункта звучат по-философски, но на самом деле в русле философии сознания научно-исследовательский интерес представляет только первый пункт. Это и есть одна из глубоких философских проблем психиатрии – как диагностировать (выявлять, оценивать, прогнозировать) субъективное состояние.

В философских спорах на тему доступности субъективного сознания для научного изучения на одном фланге располагаются те, кто считают, что опыта с приватным, привилегированным доступом вообще не существует, а на другом фланге – картезианцы, для которых все субъективное недоступно для науки, поскольку сознание, как духовная сущность, закрыто для естественно-научного анализа. И на этом, картезианском, фланге большинство людей, кто когда-либо задумывался о природе психики.

Пока философы спорят, психиатрам, видимо, нужно сделать обходной маневр, обойти поле битвы, развернувшейся вокруг психофизической проблемы (проблемы тело/сознание[46]), и выйти напрямую к биологической реальности. Психиатрии остается скромно признать, что биология человека – это единственное, с чем медицина на данный момент может иметь дело, не уклоняясь в сомнительные с научной и философской точки зрения практики.

***

Что касается пользы страдания, играющего какую-то особенную роль в повышении личной продуктивности, то этот вопрос часто задавали Питеру Крамеру, которому после выхода книги «Слушая прозак» пришлось не просто защищать плюсы психофармакологии, но и доказывать наличие минусов в болезнях! В книге с энергичным названием «Против депрессии» он пишет, обращаясь не столько к «фармакологическим кальвинистам», сколько ко всем, берущимся рассуждать на эту тему без должного опыта: «Депрессия – это самая разрушительная болезнь в истории человечества» [7].

Крамера искушали вопросом, прописал бы он психотропные препараты Ван Гогу. Вдруг, если бы он дал ему лекарства, гений превратился бы в обычного человека. В самой постановке вопроса есть что-то издевательское (стигматизирующее) по отношению к человеку, страдающему от психического заболевания. Рак тоже может кого-то на что-то вдохновить. Но к раку относятся серьезно всегда, независимо от свойств личности пациента.

В нашей культуре у депрессии другой статус, ее не воспринимают как такое же зло, как, например, СПИД или рак. Депрессия, отмечает Крамер, в общественном сознании рисуется в виде героической меланхолии. Архетип героический меланхолии – Гамлет (безвольный, апатичный, тревожный суицидник), человек, в чьем существовании есть красивая глубина, которой лишены обычные люди.