iii. Камень третий. Дымчатый обсидиан

Кангасск тем временем уже осторожно разбудил девочку и спустил ее на песок. Он смотрел на чаргу; Эа сильно отстала от людей и, казалось, вымучивала сейчас каждый шаг. Кан закусил губу; помедлив мгновение, он сорвался с места и побежал навстречу Эа, бессмысленно расточая силы. Мог пройти эти два десятка шагов, не изменилось бы ничего.

Чарга подняла на подбежавшего хозяина взгляд, полный боли и какой-то глухой, безнадежной тоски…

Эа рухнула на песок, подняв в воздух облачко пыли; так и не сумела сделать последнего шага. И взгляд ее стал искренне виноватым; хотя в чем ей винить себя, когда хозяин сознательно пожертвовал ею в тот день; когда отравленные стрелы — и те словила она вместо него.

…Как легко забыть о том, что чарги — разумный народ, сродни человечьему, — когда они не говорят. И о том, что Эа в человечьем облике выглядела бы девчушкой едва ли старше Милии Дэлэмэр, — когда такая чарга стоит нескольких воинов в бою… Давно Кангасск об этом не вспоминал.

Опустившись на одно колено, он ласково провел ладонью по широкому лбу своего зверя и сотворил исследующее заклинание.

— Паралич, — сказал Дэлэмэр подошедшей Занне. Кангасси сразбегу плюхнулась на песок и обняла неподвижную чаргу за шею; ни звука, ни слова… но Ученик знал, что молчаливая девочка плачет сейчас, и детские слезы впитывает чаржий мех.

— Нужно вскрыть этот нарыв на ее плече, Кан, — сокрушенно произнесла Занна, склонившись над Эа.

— Я собирался сделать это сегодня и сделаю, — безрадостно отозвался Дэлэмэр. — Только не поможет: яд действует с того времени, как попал в кровь. Человек сразу свалился бы замертво. А чарга… она ведь еще долго держалась.

— Что теперь будет?

— Если паралич не затронет сердце и мышцы, участвующие в дыхании, Эа может и справиться с ядом.

— Даже если так… — голос Занны дрогнул. Прежде чем продолжить, она окинула долгим взглядом неподвижное чужое небо. — Даже если так, это время, которого у нас нет.

Взгляды их встретились, и Ученик отвел глаза первым. Как молчит гадальщик о том, что может нарушить баланс судьбы, будучи сказано, так и он должен молчать — о времени, о мыслях, одна другой мрачнее, обо всем, что способно отнять последние силы и последнюю надежду, прозвучав сейчас.

— Я не знаю, сколько часов, дней или недель у нас в запасе, — несмотря на данный себе запрет, Кан постарался ответить предельно честно. — Я не могу читать судьбу стига, как и твою, закрытую от всех, не могу. Или он уже здесь, или я опасаюсь зря… кто знает. Сложно сказать, какое решение будет правильным. Я решил так: сегодня мы устроимся на отдых раньше.

Решил. И Занна не стала спорить. Тем лучше: он слишком устал для споров.

Колодец, монолитное укрытие; вода провальной пустыни в стеклянной чаше; и — монолитный скальпель с остро отточенным краем… Почти четырнадцать лет назад, работая в лаборатории под руководством Ориона, сына звезд, Кангасск и не подумал бы, что когда-нибудь попытается провести операцию сам: он лишь смотрел на виртуозное мастерство своего друга и наставника, чьи руки творили чудеса и без магии; чудесные руки, способные и покрыть тончайшей вышивкой ткань, и сшить шелковой нитью живую плоть… И теперь, помня свой недолгий научный опыт, Кан выбрал не острие боевого ножа, а скальпель: арен послушно сложил нужную форму…

Наложив обезболивающее заклинание, Кан приступил к операции. Работая медленно но верно, он извлек проклятый наконечник, очистил рану от гноя, и, промыв ее разбавленной красной сальвией, наложил на чаржье плечо повязку. Без эмоций, словно и не он делал все это… Вернув монолитные инструменты арену, Ученик растянулся на песке и закрыл глаза. Сон не преминул поманить его за собой, сладкий сон.

— Папа, почитай мне… — детский голосок, внезапно принесенный вспышкой ффара…

Опомнившись, Кангасск сел и схватился за голову. От резкого пробуждения сердце сбилось с ритма, застучав часто и сильно; захотелось глотнуть воздуха, словно не из сна вынырнул только что, а из холодных волн.

А вокруг ничего не произошло. Даже времени минуло не много. Кан огляделся, увидел Занну, которая, сидя на коленях, терпеливо поила чаргу провальной водой со сложенных лодочкой ладоней. Кангасси в это время исследовала содержимое Дэлэмэровской сумки: все вещи, которые девочка вытащила из нее, были сложены рядом, на песке, с величайшей аккуратностью. Последней, с самого дна, она вытащила книгу писем Макса; открыла первую страничку, пролистала до середины, заглянула в конец… Тут Кан улыбнулся: вряд ли кроха уже умеет читать, но извечное любопытство, желание человека заглянуть в глубину своей судьбы или в конец полюбившейся книги, — вот оно, неизменно здесь.

Увидев, что Кангасск проснулся, девочка перебралась поближе к нему и протянула ему дневник.

«Папа, почитай мне…» — вспомнилось яркое. Конечно, это не ее слова, совсем не ее; да и с чего бы дочери Алха звать чужака папой… Но просьба та же.