Иисус глазами очевидцев Первые дни христианства: живые голоса свидетелей

Однако нельзя ли предположить, что это «биографическое» восприятие истории как реального прошлого внесено в предания об Иисусе евангелистами, которые, включая эти предания в биографическую повествовательную канву, приспосабливали их к выражению исторического сознания, самим этим преданиям, особенно в устной их форме, изначально чуждого? Например, Хельмут Кестер полагает, что включение традиции в биографический контекст «могло радикально изменить [ее] форму и функцию… из своего положения в жизни общины она перенеслась в контекст жизни Иисуса»[727]. Эта гипотеза сохраняет взгляд на традицию, свойственный критике форм, одновременно принимая новый, неприемлемый для критики форм тезис, что сами Евангелия представляют собой биографии. Однако нужно сказать, что многое из аргументации Лемсио, призванной подкрепить такой взгляд на Евангелия, с тем же успехом применимо к преданиям, существовавшим в устной форме до Евангелий. Разумеется, в руках евангелистов предания приняли несколько иную форму — однако нет оснований полагать, что между устной и письменной традициями существует резкий разрыв. Суть этих преданий — если рассматривать их вне априорных суждений критики форм — в том, что они рассказывают о реальном прошлом Иисуса. То, что с этим соглашаются в своем великолепном учебнике «Исторический Иисус»[728] Герд Тайссен и Аннет Мерц, показывает, как далеко ушел от критики форм современный мейнстрим в изучении Евангелий.

Раннехристианское движение интересовалось реальным историческим прошлым Иисуса, поскольку считало его важным в религиозном отношении. Но почему причина именно в этом? Данн предлагает социологическое объяснение: ранние христиане, отличавшиеся себя от других групп по самоназваниям, восходившим к Иисусу («назореи» или «христиане»), «несомненно, должны были иметь какую–то историю или истории о своем возникновении, чтобы объяснить как себе, так и другим, почему они представляют собой отдельные социальные группы»[729]. Христиане передавали предания об Иисусе, а затем написали Евангелия ради самоидентификации. Такое объяснение позволяет делать кросс–культурные сравнения[730]; однако для того, чтобы быть адекватным, ему недостает культурной специфичности. Ранние христиане заботились не столько о самоидентификации, сколько о спасении, хотя то и другое было для них тесно связано. Иисус был для ранних христиан не просто основателем движения — он был источником их спасения. Более того: спасение четко понималось в контексте иудейского происхождения христианства. Это было исполнение обетовании, данных в прошлом Израилю Богом Израилевым. Это была новая глава — решающая, эсхатологическая — в истории отношений Бога с Его народом и с миром. События истории Иисуса были насыщены смыслами действий Бога Израилева, Творца истории. Поэтому на самом глубоком уровне внимание ранних христиан к верному хранению в памяти реальной истории Иисуса объяснялось глубокими богословскими причинами — их пониманием Бога и спасения. Настоящее, в котором они жили в определенных отношениях с воскресшим и вознесшимся Христом, было результатом этого прошлого: оно подчеркивало, что прошлое реально, а не уничтожало его реальность.

«Изолированная» традиция

Основной и в то же время простейший способ, с помощью которого раннехристианская община сохраняла свои предания об Иисусе, не допуская серьезных искажений, — передача преданий не как части чего–то иного, а как самостоятельных нарративных единиц, обладающих собственной ценностью. Критики форм предполагали (не предъявляя тому никаких доказательств), что предания об Иисусе в древней церкви передавались в контекстах евангельской проповеди и коллективного наставления верующих. Такие контексты и представляли собой Sitze im Leben для тех или иных форм традиции. Это означало, что традиция передачи преданий об Иисусе полностью подчинялась тем целям, в которых использовала ее церковь в своей керигматической и паренетической практике — то есть в проповеди Благой вести и наставлении верующих в христианской жизни. Постоянное развитие и расширение традиции объяснялось тем, что она передавалась из уст в уста ради использования определенным образом. (Правда, Дибелиус полагал, что речения Иисуса распространялись не только в паренетических целях, но и просто как сборники изречений — однако принципиально важным он считал только первый путь.) Герхардссон, следуя за своим учителем Харальдом Ризенфельдом[731], заявил, что, напротив, традиция передавалась независимо от каких–либо практических целей; этот модус ее существования он назвал «изолированной» традицией[732]. Первоначальное Sitz im Leben традиции, по его мнению — сам процесс ее передачи.