Иисус моей веры

Я огляделся по сторонам, и только тогда понял, где нахожусь. В дальнем углу стоял стеллаж с фарфоровыми куклами и плюшевыми зверями, на стене висели аляповатые рисунки, розоватая постель скрывалась под балдахином с пришитыми к его ткани синими звездами, а камин украшали фотографии и поделки из бумаги. Это место разительно отличалось от комнаты восемнадцатилетней девушки.

– Мы в твоем детстве, так что расскажи мне про него, – я встал, чтобы лучше рассмотреть лица в рамках.

– Там было неплохо, – Иисус опустила голову на подушку, – особенно до того, как увезли лошадей.

– Ты ездила верхом?

– Да, но потом стало некому за ними ухаживать, а восьмилетней мне не разрешили взять на себя такую ответственность.

Я вгляделся в лицо улыбающейся девочки на пегой лошади с рядом стоящим на еще крепких ногах дедушкой Иисуса.

– Мы с ним рыбачили, выпускали кроликов прыгать по саду и готовили варенье из роз, – протянула она, видя, как я зациклился на первом снимке, – то, что я лучше всего помню.

Я осмотрел другие фотографии. На последней ей было примерно двенадцать лет. Уже тогда она сравнялась ростом с рядом стоящей матерью, которая теперь была на голову ниже Иисуса.

– А где твой отец? – спросил я, наконец заметив всегда пустующее пространство в семейном архиве.

– Не знаю. Может быть, колесит по штатам, или давно мертв.

– Извини, – сказал я, не понимая необходимости данного слова.

– Не беспокойся, я даже не помню, как он выглядит. Но дедушка говорит, если бы я была другого пола, то нас не отличили бы.

– Не могу представить тебя мальчиком.

Тогда Иисус собрала свои кудри, сделала один оборот вокруг запястья и спустила кончики волос на высокий лоб, – теперь получается?

Я издал неловкий смех.

– Все же ты… – мысль об отце меня не оставляла. – Совсем ничего?..

– Есть два воспоминания, – она убедилась в моем желании слушать, – когда мне было около пяти лет, вместо полуденного сна я по привычке играла со своими руками.

– Как это?

– Складываешь пальцы друг на друга, начиная с мизинца, – Иисус попыталась вытворить это с моими непослушными пальцами, но смогла продемонстрировать только на своих, – и знакомишься с Принцем-индюком и его братом, – она ущипнула так называемым клювом мои джинсы, – игрушки брать в постель не дозволялось.

На миг стало щекотно, и я напомнил ей о сбитой мысли.

– В тот день няня пришла раньше, заглянула под одеяло и положила рядом сверток со сладостями, переданными им. Я не знала, кто он, и поэтому не понимала улыбку этой женщины. Тогда мой разум придумал единственное объяснение – сладости были отравлены. Сейчас это кажется абсурдным, но после случившегося я закопала их с закрытыми глазами. Должно быть, для того, чтобы никто, включая меня, не смог их съесть.

– Ты сказала, что их два, – я перебил естественную паузу.

– Я доросла до одиннадцати лет. На одном из занятий меня без объяснений вывели из класса и отдали незнакомому человеку. Мы шли вдоль школы, но он держался позади. Спрашивал, может ли научить меня играть на пианино, и я согласилась, хотя уже умела. Он дал мне деньги, а вечером постучался в наш дом. Мама вышла ненадолго и вернулась вся в слезах. Это был первый и последний раз, когда она рыдала при мне. Когда в дверь начали ломиться, она уже пряталась в ванной. Я кричала, чтобы он уходил, что он нам не нужен, но это не помогало. Приехала полиция. Через месяц мы перебрались в Лондон.

Я молчал, а беспричинное чувство вины поглощало меня все больше. Видя это, Иисус продолжила.

– Это неважно. Я не была обделена, потому что не знаю, каково это – иметь отца. И совсем ничего по этому поводу не чувствую.

– Все наоборот, это мне следует тебя успокаивать.

– Но я спокойна, Мартин, – оспорила она, и вправду, безразлично.

– Проживем завтрашний день, будто тебе снова одиннадцать? – эта мысль пришла мне в голову непривычно естественно. – Как если бы ничего этого еще не произошло.

Иисус спешно согласилась, посчитав мою идею замечательной.

На следующее утро она с размаху бросилась на одеяло, под которым скривилось мое невыспавшееся тело, стала кататься по нему и прыгать рядом.

– Так я сообщала маме о наступлении нового дня!

– Значит, я нахожусь в постели моего учителя?

– Поскольку ты уже спал в постели ее дочери, ничего страшного в этом нет, – колко подметила Иисус, – собирайся быстрее, Мартин, нам нужно выкурить первую сигарету в моей жизни!

Я быстро почистил зубы, отпил воду из холодного крана, чтобы взбодриться, оттуда же облил свое лицо и выбежал на свежий воздух.

– Траву ты тоже с детства куришь? – изумился я, когда Иисус, потушив долгожданную сигарету, как и вчера, стала доставать табак из следующей.

– Нет, но с ней вкус шоколада покажется богоподобным, дурацкие мультфильмы обретут смысл, а солнце и цветы ослепят своей яркостью. Разве это не похоже на восприятие мира ребенком? И, к твоему сведению, на постоянной основе сигареты я курю десять месяцев, шесть из которых считаю глупым свое решение начинать это делать по причине «доказать себе, что смогу бросить».