Иисус моей веры

Я разделил оба ее мнения и половину косяка. Позже мы спустились помочь накрыть завтрак – яйца всмятку и поджаренные тосты с тем самым вареньем из лепестков роз. В столовой я обратил внимание на маятниковые часы, чей плавный бой оповестил нас о том, что уже восемь утра. Обсудив с обитателями дома планы на день, мы выяснили, что Габриэль будет сжигать одну из пустующих построек на территории поместья, чтобы предсказанная им летняя жара не справилась с этим в одиночку. Тогда Иисус вымолила позволить нам поджечь сено, и сэр Кэмпбелл повелся на ее провокацию при условии – мы должны дотащить четыре полных ведра для подстраховки. Однако дворецкий, не согласный с данным решением, взял два из них, привел нас к деревянному домику с плоской крышей и нехотя отдал мне спички.

– Не могу поверить в то, что они избавились от кроликов, – негодовала Иисус, вороша притоптанную сухую траву внутри помещения.

– У богатых свои причуды, – заметил я.

– Что ты сказал?! – она направила в мою сторону взгляд, готовый мгновенно испепелить все вокруг. – Знаешь почему ты занимаешь комнату моей мамы? В других попросту нет мебели! Они продали все, – Иисус закурила вторую сигарету и бросила ее вниз, – пойдем отсюда.

Мы сели на луговую траву и стали ждать возгорания, испачкавшись в слезах тумана.

– Прости за крик, Мартин. В одиннадцать лет меня часто захватывают истерики.

С легкой улыбкой я ответил, что на детей обижаться нельзя.

– Не подумай, что я испытываю к себе жалость. В конце концов, я не сделала ничего для своего материального обеспечения. К тому же, обучение на стипендии заставляет глубже разбираться в материале. Только иногда мне грустно оттого, что почти три сотни лет владения прекраснейшей землей в Британии исчезнут так же, как этот домик для кроликов.

Языки пламени, медленные вначале, шустро заглатывали боковые стенки, но не осмеливались вкусить сочную зелень подле них. Насытившись, огонь успокоился, отпуская стороживших его искать другие занятия.

По возвращению в поместье Иисус опустила иглу на пластинку Эдит Пиаф и, пока винил, похрустывая, крутился, села на диванчик, скрестив руки. Движения ее ноги в такт начального ритма подсказали мне, что композиция выбрана не произвольно.

– Ты же знаешь слова?

– Это любимая песня моего детства.

– Тогда пой!

– Я не умею!

– Брось, я тоже, – кинул я вдогонку ослабевающим духовым инструментам и, не успев толком набрать воздуха, почти правильно заголосил: “Non! Rien de rien!”46

Я кружился, как при первом употреблении кокаина, путался во французской речи и благодаря этому смог не просто позабавить, а развеселить Иисуса.

– Подхватывай, больше выдумывать слова я не смогу!

Девушка присоединилась к моему представлению с воспоминаниями, разжигающими очередной огонь 47, и мы вместе закончили песню, избавившись от гнета прошлого.

– Мартин, мне кажется, что я соврала тебе утром, – смотря в потолок, сказала Иисус, когда, закурив, мы спрятались за спинками кожаных кресел, – говоря о своей первой сигарете, я имела в виду подожженную и испепеленную мною до букв, как сейчас. Но за месяц до этого я вдохнула никотин через другого человека.

– Что это значит? – я действительно не понимал.

– Думаю, он просто хотел подшутить надо мною, пообещав, что так я не буду кашлять, затянулся, прикоснулся губами к моим и выдохнул дым. Звучит отталкивающие, знаю. Впрочем, чувство падения от первого поцелуя пересилило остальные.

– Какого падения? – запутался я еще больше.

– Подожди, ты никогда раньше?..

– Разве ты не видела?

Находящиеся на расстоянии двух метров наши лица выражали полное замешательство. Мое же вдобавок залилось краской, напоминающей о неловкой ситуации с Кристианом.

Стыдясь, я поведал о ней Иисусу. Особое внимание я заострил на том, что мое действие было безосновательным, непреднамеренным и ожидаемо бессмысленным.

– Если бы Крист был женского пола, ты бы испытал более приятные ощущения?

– Полагаю, так, – будучи весьма сконфуженным, ответил я, – то есть, я уверен в этом. Хотя в детстве меня пыталась поцеловать одна девочка, – я опять загонял себя в яму.

– И почему у нее не вышло? – сталкивала меня Иисус.

– Мы были совсем маленькими. Играли в семью. В общем, я не знал, что родители должны «трогать друг друга губами», и поэтому толкнул ее, а она заплакала.

– Это очень печально, Мартин, – Иисус сочувствующе сама взяла мою руку, – но, по моему мнению, ты можешь считать, что еще не целовался. Понимаешь, в первый раз твое сердце колотится внутри головы, заглушая все окружающие звуки. Тело немеет, становится невесомым, – она настолько погрузилась в описание, что не заметила, как моя ладонь покрылась горячим потом, – будто оно действительно падает уже целую вечность и никогда не приземлится.

– Могу представить, – промямлил я уже онемевшими губами.

– Точно! Я знаю, как тебе помочь, – воодушевилась Иисус.

– Ты!? – неконтролируемо бросил я с очевидным презрением, пока разум был занят борьбой с бушующим ураганом надежды.

Иисус сдвинула брови, вырвала свою руку из моих тисков и вернулась в прежнее положение.