Как же нам нести в этот мир Христово евангелие? Ведь нельзя просто «выплеснуть» на него истинное учение. Так можно либо сломать человека, либо навсегда его оттолкнуть. Но отсутствие такой возможности само по себе неплохо, поскольку служение благочестия никогда не подразумевало стремления бросаться догматами вероучения. Оно предусматривает более цельный подход. Наряду с тем, что со времен модернизма принято называть «открытым» изложением «истины», в благочестии должны быть задействованы традиции, символы и повествования. Мне приходит на ум наставление Св. Франциска своим ученикам, посылаемым на служение: «Проповедуйте евангелие всеми доступными средствами, — говорил он им, — а когда это совершенно необходимо, можно даже воспользоваться словами». Размышляя о способности символов выходить за пределы того, что можно выразить словами, я вспоминаю высказывание одной из величайших балерин в истории человечества. После ее великолепного выступления кто–то набрался смелости и спросил, что означал ее танец. Ее ответ был прост, но весьма многозначителен. Она сказала; «Если бы я могла описать это словами, мне незачем было бы выходить на сцену».
Я думаю, что если эпоха постмодернизма действительно ознаменовала собой смерть модернистского общества, многие из нас вскоре ощутят свое сходство с учениками, направлявшимися в Эммаус. Мы, западные христиане, столь глубоко проникнувшиеся идеями модернизма, потрясены вестью о его скоропостижной кончине. Давайте же прислушаемся к голосу таинственного незнакомца, возникшего на нашем пути, дабы разъяснить, почему все должно было произойти именно так. Пусть он расскажет нам о новом мире, в рождении которого мы призваны принять участие. В ответ на вызов, бросаемый нам постмодернизмом, мы не должны со слезами устремляться назад в объятия модернизма. Устами критиков–постмодернистов Бог выносит свой приговор безрассудным заблуждениям и эгоистичной самонадеянности модернизма. Посему, нам надлежит с молитвой трудиться над тем, чтобы стать частью возрожденного Богом нового мира. Мы с вами живем в ) условиях великого культурного перелома. Христианское служение в наше время должно стать средством, с помощью которого Церковь возьмет инициативу в свои руки и направит человечество на путь истины.
Итак, нам необходимо посвятить себя служению, которое отражало бы сущность христианства: в нас и через нас изливается любовь Божья во Христе. Если это происходит, значит наше служение не пострадало от нападок критиков — приверженцев герменевтики подозрения, — с предубеждением взирающих на всякое слово, претендующее на истинность. История о Боге, Израиле, Иисусе и мире должна звучать в наших устах истинным метаповествованием о целительной самоотверженной любви. Всей своей жизнью мы должны свидетельствовать о том, что мы воистину умерли и воскресли со Христом, и наше «я», распавшись на части, было вновь собрано воедино не идеями, которые навязывает нам мир, но Божьим духом.
Люди, нашедшие в повествовании самих себя и выбирающие направление своей жизни в соответствии с символами, имеют особое призвание. Оно является неотъемлемой частью истины, и мы лишь тогда способны понять Бога (насколько это вообще возможно), когда история, символы и повседневная практика находят достойное отражение в пашей жизни, когда мы вместе с псалмопевцем проходим путь от отчаяния к хвале и ликованию, когда мы печально бредем по дороге в Эммаус, но, внимательно вглядевшись в Писание, внезапно ощущаем огонь в своих сердцах. Преломляя хлеб, мы понимаем, что Бог незримо присутствует с нами во Христе, и почувствовав удивительный прилив сил, мы спешим поделиться благой вестью с ближними,
Итак, я убежден, что культурный кризис, охвативший современный западный мир, нельзя расценивать как временное явление, не заслуживающее серьезного внимания. Постмодернизм может зачастую находить нелепые и эфемерные выражения, однако критика самонадеянности, присущей индустриальному миру, в том числе и современному ей христианству, направлена точно в цель. Ни в коем случае нельзя делать вид, будто ничего не происходит, цепляясь за отжившую эпоху в любых ее проявлениях, поскольку признание справедливости подобной критики для многих равносильно содействию разрушительным силам. С таким же успехом двое учеников могли бы сделать вид, будто Иисус не был распят и злобные и жестокие римские солдаты не убивали его. Чтобы продолжать хранить в душе прежние мечты, им пришлось бы отвергнуть истину. Утверждение, что солдаты действительно убили Иисуса, отнюдь не предполагало одобрения их поступка. Оно означало лишь признание свершившегося факта.