Иисус. Все мировые исследования

Основной вывод Паркера состоит в том, что ранняя письменная традиция, связанная с речениями Иисуса, примечательно вариативна. По его оценке, в динамике известных нам переписанных источников обращает на себя внимание как обилие вариантов отдельных речений, так и степень их различий – от небольшой до значительной, а также то, что эти различия последовательно накапливаются. А кроме того, наибольшую вариативность традиция демонстрирует в ранний период: «…она наиболее нестабильна в первый век своего существования»[1238]. Вместо модели изначальной стабильности, вслед за которой приходят различные варианты, нам стоит подумать об «изначально плавном развитии, за которым следует стабильность»[1239]. А значит, наши представления об Иисусе и традиции нуждаются в новом пересмотре.

Для примера: известное речение (или речения) Иисуса о браке и разводе[1240] дошло до нас в разных версиях – не только в соответствующих эпизодах синоптических Евангелий (Мк 10, Мф 19 и Лк 16), но и буквально во всех существующих письменных источниках, где оно приводится. «Основной вывод из этого обзора, – подводит итоги Паркер, – заключается в том, что восстановить одно-единственное “оригинальное” речение Иисуса [о браке и разводе] попросту невозможно»[1241]. Причина такого разнообразия форм речений – явно не в том, будто их считали несущественными. Напротив, вопросы брака, развода и повторного брака в Древней Церкви были не менее важны и актуальны, чем в современной. Именно из-за важности этой темы речения о браке цитировались часто – и при этом не повторялись слово в слово, а применялись к контексту и обстоятельствам.

Учитывая наблюдаемую изменчивость ранних папирусных свидетельств, не только технически сложно, но и исторически проблематично исследовать наши данные в попытках вычленить из них единственный «оригинальный» вариант того или иного речения Иисуса. Паркер отлично это понимает. Отказ признавать текучесть письменных источников и зачастую намеренное разнообразие версий, замечает он, «содействовал тому, что ко всей рукописной традиции начали относиться, совершенно не понимая ее природы»[1242]. Фиксация на «единственном оригинале» за счет причисления большей части данных к критическому аппарату, или же полное игнорирование папирусных свидетельств, противоречит самым сокровенным побуждениям письменной традиции. Ранние предания об Иисусе, запечатленные на папирусах, по самой своей сути не могли (пока что) претендовать на неизменное содержание и четкие границы. И пусть даже сам облик текста в манускрипте создавался рукой писца, рукописная традиция была примечательно схожа с устными исполнениями: она стремилась «идти в ногу со временем» и приспосабливаться к изменениям в обществе. Это наводит на мысль, что рукописная традиция действовала в соприкосновении с развитием устной и рассматривалась – подобно речениям Иисуса в посланиях Павла – как живая традиция. Писец, записывавший речение Иисуса без обращения к предыдущим рукописным версиям, пользовался импровизацией вспоминающего (англ. composition-in-memory, досл. «сочинение по памяти»). Писец, работавший с уже существующей рукописью, так сказать, реактивировал ее путем импровизации пишущего (англ. composition-in-writing, досл. «сочинение при написании»). Если же повторное формирование изречения происходило в процессе диктовки, тогда нам, возможно, следует говорить об импровизации исполнителя.

Значит ли это, что критики форм в конечном счете были правы, говоря, что устная традиция подчиняется тем же законам передачи, что и тексты? Для ответа необходимо оценить в полной мере тот сдвиг в восприятии, который мы совершили, отойдя от критики форм к совершенно иному понятийному миру. Во-первых, в отличие от критики форм, мы создали четкое представление об устном дискурсе. Во-вторых, заменили априорное мнение критики форм об исключительно устном характере до-Марковой традиции моделью устно-письменного взаимодействия. В-третьих, мы более или менее подробно проработали механизм взаимодействия устного слова, письма и памяти – то, чего критика форм сделать не могла, поскольку, опять-таки, не владела моделью устного (или устно-письменного) дискурса и практически ничего не могла сказать о памяти. В-четвертых, мы ввели понятие живой традиции – определяющую категорию для традиции, источником которой становятся движущие силы, связанные с устной словесностью, письменностью и памятью.