Иисус. Все мировые исследования

Впрочем, ключевой вопрос здесь относится не столько к стандартизированному греческому тексту, сколько к природе и динамике традиции. Соотносится ли концепция общепринятого текста Q, представленного нами как некий реально существовавший фиксированный документ, с движущими силами, реально управлявшими развитием ранних преданий о речениях Иисуса? Разумеется, видя в существующих текстах серьезное лексическое сходство, даже лексическую идентичность, историческая критика, так сказать, инстинктивно постулирует за ними некий первоначальный текст. «Чем же еще объяснить такие тесные связи? Разумеется, это отражение единого первоначального текста!» – не без иронии замечает Фоули[1245]. Если мы предполагаем по умолчанию, что ранняя традиция в первую очередь стремилась точно сохранить драгоценные слова Иисуса, для нас естественно представлять себе ее развитие в терминах печатной литературы, для которой характерны стабильность и постоянство текста. В самом деле, так разумно предположить, что первой заботой традиции на начальной ее стадии было желание зафиксировать и сохранить бесценные слова Иисуса на надежных (предположительно) рукописных носителях. Однако судя по всему, что мы знаем теперь об устно-письменном взаимодействии на Древнем Ближнем Востоке и в Средиземноморье в целом, а также об этосе живой традиции в раннем христианстве в частности, вполне резонно предположить, что основным мотивом для собирания речений была потребность в их дальнейшем устном использовании. Речения, записанные на папирусах, помогали запоминать их и вновь повторять. Повторение опиралось на запись – а та, в свою очередь, содействовала повторению. Это устно-письменное взаимодействие создавало своего рода заколдованный круг, который делал попытки зафиксировать «общепризнанный» стандартный текст и невозможными, и бессмысленными. С этой точки зрения попытка сконструировать независимый печатный текст Q уводит нас от верного понимания традиции.

Традиция как дозволяющий контекст

Представляя себе традицию как живое взаимодействие памяти, устной речи и речи письменной, мы, однако, все еще не отвечаем на вопрос о соотношении Евангелия и традиции. Мы видели, что тезис Гютгеманса об автосемантическом статусе Евангелия не подтверждается. Говорить о том, что Евангелие представляет собой относительное нарративное единство – одно дело, полностью отрицать влияние традиции – совсем другое. До сих пор, говоря о взаимодействии устной речи, письменной речи и памяти, мы пользовались понятием «традиции» в исключительно практическом смысле. Эволюционная модель по отношению к такой традиции работает не в большей степени, чем работала бы для чисто устной традиции, если бы такая существовала. Приняв в расчет исполнение, как делает операционная модель, мы не можем более представлять себе традицию как механическое движение слов по различным «траекториям» и «путям передачи». Как же нам представлять себе взаимоотношения между Евангелием и традицией?