Их было 999. В первом поезде в Аушвиц

«Регулярная армия – вермахт – действовала строго по инструкции. Они расстреливали партизан. Если попадались евреи, то их забирали и передавали словацким фашистам. Поэтому евреев, которых схватили между октябрем 44-го и февралем 45-го, часто отправляли в немецкие лагеря».

Именно это и случилось с Ивановой семьей, включая мать и сестру. Он в то время сражался в горах вместе с партизанами и не мог знать, что всю родню схватили и депортировали. Его мать Эвжения погибнет в Равенсбрюке, а 16-летняя сестра Эрика останется в живых[79].

Когда Иван воевал в партизанах, семья пряталась в пещере, «где жизнь была невыносимо трудной, – вспоминает он. – Ни костер разжечь, ни помыться. Спали прямо в зимней одежде, а чтобы найти место и сходить в туалет, приходилось пробираться сквозь глубокие сугробы. Снаружи –15 градусов мороза». Ему удалось найти лесника, который согласился приютить его семью на три-четыре дня, пока сам Иван не вернется, – а он был одним из сменных связных между русскими и французами. «После вахты я набил вещмешок грязным бельем, которое мама обещала выстирать». Задняя калитка у лесника стояла распахнутой, и там были два немца внутри, которые рявкнули, требуя предъявить документы. Иван бросился наутек. Мать и сестру схватили и сразу депортировали.

Совершая в сентябре 1944 года последний отчаянный рывок в деле освобождения Словакии от евреев, гардисты с эсэсовцами арестовывали всех подряд. За два месяца было депортировано около 12600 человек – большей частью в Аушвиц. Наказывая словацких евреев за восстание, нацисты почти никого из них не оставляли в живых. Вместе с венгерскими евреями они все шли в газовую камеру – по две тысячи человек за раз.

День за днем наблюдая, как неуклонно нарастающие, словно приливная волна, толпы венгерских и других евреев безостановочно бредут на газ, ты становишься другим человеком. Даже самые религиозные девушки в «Канаде» изменили своей вере. В 1944 году после Рош ха-Шана никто из первого транспорта уже не постился на Йом-Киппур. Но некоторые из новеньких, и в их числе Юлия Бирнбаум, пост соблюдали. Перед заходом солнца Юлия спрятала хлеб в карман фартука. К завтрашнему закату кусков станет уже два – в честь Бога, родителей и всего ее народа.

На видео из Фонда Шоа Юлия по-прежнему смотрится красавицей – высокие скулы и мягкие черты лица. Прикрыв глаза, она описывает сцену, которая – вне всяких сомнений – всю жизнь крутится в ее мыслях, словно кино.

Решившие поститься девушки расселись тем вечером на своих койках, готовясь вознести молитву и раскачиваясь взад-веред, как велит еврейский обряд. В самый разгар молитвы в блок ворвался Франц Вунш. «Он был в полном исступлении, в истерике».

– Идиотки! – заорал он на них. – Вы что, до сих пор верите в Бога? После всего, что видели в этом пламени?

Он схватил плетку и принялся хлестать девушек «направо и налево». Сорвал с их голов косынки и порвал в клочья. «У него на губах выступила пена. Он был не в себе». Девушки бросились на пол, спасаясь от его плетки. Отбесновавшись, он убежал.

Гелена всегда утверждала, что их роман изменил Вунша, что он стал по-другому относиться к ее народу. Так что же тогда это была за сцена с плеткой? Может, его преображение – лишь иллюзия? Или ему попросту приказали наказывать всех, кого он застанет за молитвой в святой вечер? То Вунш спасает Геленину сестру, а то – пары месяцев не прошло – уже хлещет молящихся девушек. И вскоре совершит еще одно злодейство, которое будет преследовать его уже после войны. Какие бы события ни предшествовали его появлению с плеткой на Йом-Киппур, Вунш все равно оставался эсэсовцем, обязанным подчиняться должностным инструкциям, в которых благосклонность к евреям не числилась.

Глава тридцать шестая

30 сентября 1944 года. Занимаясь багажом из первого почти за два года словацкого транспорта, работавшие в «Канаде» словаки узнавали в прибывших своих родных, друзей, бывших соседей. Сестра Ленки Лилли с двухлетней племянницей, чье рождение она уже не застала, и Ленкина мать – которая старалась подбодрить ее открытками, сардинами и мысленными поцелуями, – стояли теперь в очереди на газ. По неизвестным нам причинам Милана рядом с матерью не было.

Словачек из «Канады» терзали в тот момент убивающие душу муки. Те немногие оставшиеся на Земле родные, их единственная надежда на то, что будет к кому вернуться домой, двигались по ту сторону ограды навстречу верной смерти. Ирена Фейн увидела сестру с детьми. Возник ли у нее внезапный порыв, как у Гелены, ринуться им на выручку? Осмелилась бы она? Ирена смотрела, как последние близкие ей люди исчезают в кирпичном здании, откуда нет возврата.

Достаточно одного мгновения, чтобы поднять взгляд и увидеть кого-то из знакомых или чтобы увидели тебя. Разрываемые между двумя желаниями – спрятаться и посмотреть на людей, которых девушки знали и помнили, – они по одной подходили к окну, выходившему на очередь в газовые камеры. В своем роде воссоединение семей – но одностороннее, полное горечи и безысходности.