Их было 999. В первом поезде в Аушвиц

– У нас праздничный сюрприз! – объявил эсэсовец, вошедший в блок вечером накануне Рождества. Он громко хлопнул в ладоши и приказал всем отправляться в сауну. Линде, Пегги и другим их товаркам не хотелось покидать относительно безопасный «канадский» барак, они были уверены, что отправляются на верную гибель. «Сауной» называли помещение, где узники проходили «обработку» и дезинфекцию, но после уничтожения крематория-5 прошел слух, что она теперь служит и потайной газовой камерой. Девушки переглянулись со смертельным ужасом в глазах.

«Вот и все», – подумала Линда. Хоть одно хорошо – она не потеряет свою лучшую подругу Пегги (№ 1019), ведь они идут туда вместе.

Внутри большого полупустого помещения, где обычно все раздевались, теперь стояла сцена. «Довольно симпатично оформленная». Перепуганные девушки недоуменно оглядывались по сторонам. В зале этого самодельного театра на стульях сидели эсэсовцы, включая доктора Менгеле, доктора Кремера, одиозную Ирму Грезе и главную надзирательницу Марию Мандель. Девушки молча пристроились у задней стенки. Раз здесь эсэсовцы, то их, по крайней мере, не собираются газовать.

На сцену вышли работавшие в «Канаде» гречанки Сюзи и Лючия. В вечерних платьях их было не узнать. Сюзи прочистила горло. Негромко взяла ноту. Лючия пропела ту же ноту в тон с ней. И после этого Сюзи запела в полный голос:

Che bella cosa na jurnata ’e sole…

Их голоса взвились над цементом сауны и ворвались в сердца девушек из «Канады». Ни Линда, ни остальные ее подруги не знали итальянского – и тем более неаполитанского диалекта. Слов песни они понять не могли. Они даже не знали, что эта песня – о любви. Но когда Сюзи посмотрела в глаза Лючии и Лючия подхватила припев, слушательницы сразу поняли, что песню поют для них.

Ma n’atu sole
Cchiù bello, oi ne’.
’O sole mio…

Голоса певиц витали над всеми в комнате – и над эсэсовцами, и над еврейками. Все они сейчас дышали одним воздухом, в них текла одна кровь, они вместе наслаждались музыкой, наслаждались моментом. Два сопрано пели серенаду таким же, как они, узницам, и сами исполнительницы всей душой понимали свою песню, чувствовали ее слова. Сколько лет миновало с тех пор, когда им могла прийти в голову мысль: Как прекрасно, когда светит солнце?! Когда они могли порадоваться спокойному, посвежевшему после бури воздуху?

Все они потеряли родных и двоюродных сестер и братьев, друзей, матерей, отцов, дочерей и сыновей. Комнату захлестнули воспоминания о лучащихся солнцем лицах, которых больше нет. Может, слушая песню, Ружинка увидела ангельское личико Авивы? А Гелена бросила украдкой взгляд на Франца Вунша? А Линда – может, тоже вспомнила кого-то, по кому тосковала все эти годы, или она уже успела забыть, что это вообще такое – грезы о любви? Суждено ли хоть одной из них дожить до того мгновения, когда в ночной тиши она увидит лицо любимого?

Голоса певиц звучали с нарастающей силой – все выше и выше. Сердца и надежды девушек воспаряли вместе с ними – на целые октавы. Лица певиц превратились в солнце, а их пение открыло дорогу в дальние дали. Там, где песням о любви положено сгинуть навеки, романс O Sole Mio, несмотря ни на что, продолжал жить.

В новогодний вечер эсэсовцы поднимали праздничные тосты, а лагерные узники не знали, чего им ожидать. Если конец близок, то насколько именно? Каким будет 1945-й – станет ли он последним годом их молодой жизни или началом новой эпохи? В честь наступления первого дня нового года рядом с бывшим крематорием-5 расстреляли сто полек и сто поляков – политзаключенных, которые, вероятнее всего, участвовали в Варшавском восстании. «Канадские» ночные работницы вздрогнули при звуке залпов. Те, кто еще спал, проснулись. Небеса над головой предвещали недоброе. Будут новые казни. Новые переводы в другие лагеря. Новые утраты. За первые четыре дня нового года население женского лагеря в Биркенау уменьшилось более чем на тысячу. Скорее всего, их перевели, но из документов неясно, куда именно, и к тому же под «переводом» нередко подразумевалось кое-что совсем иное.

Американцы теперь постоянно проводили разведполеты над лагерем, делали аэрофотоснимки комплекса, но Аушвиц все равно оставался непрекращающимся кошмаром. 6 января ближе к вечеру швейной и прачечной бригадам приказали выйти из барака и построиться. Там были Эдита с Эльзой, Рена Корнрайх с сестрой Данкой, их подруги Дина, Ида Эйгерман, Ружена Грябер Кнежа и некоторые другие узницы из первого транспорта. Все, что выбивалось из рамок обычного распорядка, вызывало тревогу, а когда их колонной погнали в Аушвиц I, девушки заволновались не на шутку. Команда остановиться прозвучала возле эшафота.