Их было 999. В первом поезде в Аушвиц

«Они все были очень маленького роста!» – говорит Лидия Марек, дочь Марты Мангель (№ 1741), племянница сестер и кузин Циммершпиц. Такое объяснение может показаться шокирующей шуткой – неужто все так просто? «Моя мать была метр сорок шесть, и все ее кузины тоже до метра пятидесяти недотягивали», – объясняет Лидия. Их организму требовалось меньше пищи, и к тому же низкорослые девушки теряли в весе медленнее, чем их подруги повыше. Кроме того, на селекциях они были ниже направления взгляда охранников и не бросались в глаза эсэсовцам, отбиравшим узников на газ. И потом, чем меньше девушка, тем безобиднее она выглядела.

Невысокий рост, разумеется, не может служить единственным объяснением выживания, он никак не связан с болезнями, насилием, несчастными случаями, обморожением и с массой других опасностей. Однако это и в самом деле могло играть свою роль. Все дети уцелевших узниц, с которыми я беседовала, сходились во мнении: их матери отличались очень маленьким ростом. Рена шутила, что она была самой высокой в семье – аж метр пятьдесят восемь.

Орна думает иначе. «Этих женщин связывали нерушимые узы. Они все спасли друг друга». Это было высочайшим проявлением сестринства в самую суровую годину.

Фэй Шапиро и Джеффри Лаутман придерживаются этой же точки зрения. «Я называла мать и Берту Берковиц „сестрами по духу“, – написала мне Фэй в электронном письме. – Они заключили соглашение, что, если выживут, то всегда будут рядом при любом радостном поводе, – и у них так и получилось. Когда я была ребенком, мы постоянно таскались к ним в Кливленд на „Грейхаунде“, или они приезжали к нам в Балтимор. [Стоило нашим матерям встретиться] их было друг от дружки не оторвать!»

Орна, живущая на другом конце света, в Австралии, вспоминает примерно то же самое. «Маме повезло сохранить связь со многими женщинами, которые были с ней в Аушвице. Семеро из них жили не так далеко, в Мельбурне. Они регулярно встречались. Точное содержание их бесед мне неизвестно (они говорили на языках, которых я не понимала), но речь, помнится, частенько заходила об Аушвице, и хотя при этом лилось немало слез, меня по сей день поражает, что они много смеялись и хихикали, вспоминая, как им удавалось перехитрить эсэсовцев и остаться в живых. Даже в детстве меня восхищало, что они хохочут, несмотря на весь тот ад, через который прошли».

Не исключено, что смех по поводу лагерной жизни – свойство, присущее именно работницам «Канады»: ни Рена, ни Эдита никогда не упоминали, что вспоминают с друзьями забавные истории из Аушвица. Но «Канада» сильно отличалась от остального лагеря, и неудивительно, что для девушек, которые так мастерски научились облапошивать эсэсовцев и под самым носом у охраны протаскивать разные необходимые другим узницам вещи, эти их акты сопротивления превратились в дорогие сердцу воспоминания. Многие ли могут похвастаться, что ухитрились запихнуть ночную кофточку в ботинок, как это однажды сделала Марги Беккер?

«Канада» давным-давно сгорела дотла. В поле на месте сортировочного склада, где работали, пытаясь изо всех сил продержаться, многие из выживших узниц, сохранились лишь ряды остатков цементного фундамента. Там, где должны быть руины крематория-5, теперь голая земля. Рядом – та самая сауна, куда прокралась Ида Эйгерман, чтобы принять душ.

Идины дочери, Тамми и Шарон, стоят посреди обширного пространства бывшего «канадского» склада и гадают, над какой из цементных плит спала их мать, а над какой – работала. В сауне они вспоминают душ, ради которого она рисковала жизнью. Мы разглядываем фотографии на мемориальной стене, и тут на нас внезапно обрушивается группа шведских старшеклассников. Зал наполняется юными лицами и голосами.

– Их мать была одной из выживших узниц с первого женского транспорта, – говорю я учителям. – Среди тех, кого в нем привезли, было 297 подростков примерно одного возраста с вашими учениками.

Школьники сразу окружают сестер – представительниц второго поколения. Среди белокурых шведов есть дети африканских беженцев, и сестры рассказывают собравшимся о том, что довелось их матери пережить после войны, как она была беженкой, как эмигрировала в другую страну. Во время рассказа юные экскурсанты обнимают африканок, а те плачут вместе с остальными.

Через пару часов мы присоединяемся к Орне Тукман и Идиной внучке Даниэле у блока 25, где в 1942 году Берта, Елена и Марги возили на тележках мертвые тела. Где Элла спасла Ирену. Где Эдита оплакивала Лею. По традиции для Кадиша, еврейской поминальной молитвы, требуется десять мужчин. Нам пришлось составить миньян[85] из женщин. Взявшись за руки, мы начинаем молиться. Это – молитва за Лею Фридман, за Магду Амстер, за Аделу Гросс, за Магдушку и Нюси Гартман – за всех юных женщин с первого транспорта, со всех транспортов, которые сгинули здесь, в Аушвице.

Слово напоследок

Дорогой читатель!