Их было 999. В первом поезде в Аушвиц

Если ты выжил в Аушвице, это влечет за собой целый сложный комплекс эмоций, психологических интерпретаций, домыслов. «Я никогда не чувствовала себя виноватой ни в чем, – говорит Рена Корнрайх. – С какой стати? Я не сделала ничего дурного. Это они сделали. Виноваты – они».

Эдита же считает иначе. «Чувство вины выживших – всегда с ними». Как мы знаем, Эдита потеряла Лею, свою сестру. А Рена – нет.

«Ни дня не проходит, чтобы я не вспомнила Лею. Все, что я делаю, я делаю для нее. И так было всегда. Ее не видно. Никто не знает, что она здесь, но она – здесь. В моей душе, в моем сердце она всегда здесь». Эдита стучит по своей хрупкой груди и качает головой. И я готова поклясться, что в свете, струящемся в окно, я вижу дух Леи, стоящий за спиной сестры.

Вина – это, возможно, главная неразрешимая задача, которая мучит выживших. Будучи биологом, Эдита подводит под вопрос выживания логическую, научную базу. «А вдруг я уцелела из-за того, что какая-то крошечная частичка в моей ДНК – не такая, как у сестры? – задается она вопросом. – Вдруг у нас, у тех, кто остался в живых, есть какой-то ген выживания, которого не было у других?»

Многие из оставшихся, видимо, заключили сами с собой некий внутренний договор. Рена запоминала все, что с ней случилось, чтобы потом однажды рассказать матери. Когда она осознала, что мать стала жертвой холокоста, она все равно держалась за свои воспоминания в надежде, что настанет день и она сможет ими с кем-нибудь поделиться. Этим человеком в итоге стала я.

«Как я могу помнить все мелкие инциденты? – говорит Йоана Рознер Вейнтрауб. – Это за пределами человеческих возможностей. Сколько было одних побоев! Мы что-то сделали, им это не понравилось, мы получаем по 25 плеток. Ты можешь пережить 25 плеток? Единственное, ради чего я сейчас живу, это дочь и внуки». Многим из этих женщин смысл жизни подарили именно дети.

Глаза Ави вновь наполняются слезами, когда он произносит слова благодарности в память о своей матери. «Когда мы понимаем, в какой невероятно трудной ситуации они смогли остаться в живых, мы по-настоящему гордимся ими, гордимся всеми теми юными женщинами, которые уцелели и которые погибли, – ведь наши мамы сделали все возможное, чтобы вновь поднять головы. Их победа – в том, что у них теперь богатое потомство: внуки, правнуки, праправнуки».

Элла Фридман Рутман (№ 1950) со своей сестрой Эди Вало (№ 1949) вернулись в Словакию, где выяснилось, что выжили пятеро их дядей – единственные из всей семьи. Они обе какое-то время оставались в Словакии, а потом уехали в Канаду (страну), где Элла нянчила детей Эди. «Я никогда не хотела своих детей, – говорит Элла. – В лагере я постоянно думала, что меня убьют. Ближе к концу появилась надежда на освобождение, но я решила, что на воле у меня не будет детей, ни за что. Я не хотела, чтобы мои дети когда-нибудь прошли через то, что прошла я». Ей было уже за 30, когда судьба преподнесла ей сюрприз – дочь. «Лучший сюрприз в моей жизни. Без Розетты это вообще была бы не жизнь».

«Я еще совсем маленькой знала, что мои родители отличаются от других людей, – рассказывает Донна Штейнгорн, дочь Магды с первого транспорта (№ 1087), кузины Эллы и Эди. – Из-за этого мне всегда хотелось их оберегать, вылечить глубокие раны, которые они пытались скрыть от меня. Сделать все, что в моих силах, лишь бы они были счастливы». Точно так же и матери хотели сделать все, что в их силах, лишь бы счастливы были их дети, и потому никогда не рассказывали им о событиях холокоста. Правда, не все разделяли такой подход. Одной моей знакомой девочке начиная с самого раннего детства рассказывали о холокосте – слишком много и часто, и у нее в итоге развилась викарная травма. Геноцид просто так не проходит. Он продолжает преследовать выживших и не в меньшей мере влияет на жизни тех, кто с ними живет и кто их любит.

Мать Орны Тукман, Марта Ф. Грегор (№ 1796), никогда не говорила с дочерью о пережитом. Орна поэтому решила сама все разузнать, и в итоге мы вместе в 2016 году оказались в Словакии и в Аушвице. Мы посетили городки, откуда забирали девушек, ходили в старые синагоги и ратуши, пытаясь найти то, что могло остаться от их семей, и в 75-ю годовщину первого транспорта повторили на поезде маршрут от Попрада до Аушвица. Мы стояли на втором этаже в обширном пустом пространстве блока 10, куда поместили девушек в первый день и где позднее на них проводили опыты по стерилизации. Обведя глазами помещение, Орна призналась: «Маму, видимо, здесь и стерилизовали. Я – приемный ребенок». Орна узнала, что она – не родная дочь, только после смерти матери. Все выжившие вместе с Мартой женщины сохранили ее тайну.