Их было 999. В первом поезде в Аушвиц

Отношения с умершими несут с собой груз, тяжесть которого трудно вообразить. Останься Нюси Гартман в живых, Сьюзан Гартман Шварц, дочь Андрея (Эндрю) Гартмана, была бы ее племянницей. «Холокост чаще всего описывается абстрактным понятием – „шесть миллионов“, – пишет Сьюзан. – Я порой сижу и думаю: в первом транспорте везли мою тетю. Нюси не была просто одной из шести миллионов, или одной из полумиллиона, или даже одной из девятисот девяноста девяти. Она была моей тетей. Сестрой моего отца. Любимой дочерью. Она была человек, живой человек. Она наверняка о чем-то мечтала, как любая шестнадцатилетняя девчонка. Ее родители не знали, что это такое – первый транспорт. А она сама – знала ли? В свои 16 лет она наверняка была до смерти напугана. Сказали ли ей что-нибудь немцы, а если сказали, то что именно? Если не считать ее двоюродной сестры Магдушки, подружилась ли она в первом транспорте с кем-то еще? Помог ли кто-нибудь хотя бы чуточку успокоить ее страх? И я ничего не могу с собой поделать, эти вопросы живут во мне. А будь она хоть немного старше? Может, смогла бы тогда выжить? А если бы смогла, какие у нас с ней были бы отношения? Я скучаю по Нюси, какой я себе ее представляю».

Я тоже скучаю.

Многие бывшие узники получили финансовую компенсацию от германского правительства. Но для этого требовалось подать заявление с указанием лагерного номера, медицинскими документами и рассказом о пережитом. После смерти одной из таких женщин ее дети нашли историю болезни, которая прилагалась к заявлению. Из документа следовало, что их мать лечилась у психиатра, – ее одолевали суицидальные мысли и депрессия. Муж сохранил ее лечение в тайне от них.

Те, кто вернулся жить в Словакию, столкнулись с проблемой: в отличие от уехавших на Запад, они не могли подать заявление на компенсацию. К тому времени, когда Эдита с мужем бежали из коммунистической Чехословакии, крайний срок подачи заявлений уже истек. Будучи инвалидом, она решила, что у нее хорошие шансы выиграть это дело в суде. Германский суд согласился, что она заслуживает компенсации, но постановил, что закон изменить нельзя. «Это плохой закон», вспомнила она слова матери перед их отправкой, и вновь очередной «плохой закон» преследует ее.

«Никто в Аушвице с такими небольшими номерами [№ 1930] не выжил!» – отрезал немецкий чиновник, когда дочь Иды, Шарон Ньюман, заполнила формы заявления матери. Но они выжили. Правда, компенсации получили не все – одни не хотели возни с бумагами и лишних хлопот, а другие – как Эдита и Линда – не могли подать заявления из-за того, что жили при коммунистическом режиме. Да и сумма компенсации была не бог весть какая – $0,32 за час работы.

«Они не расплатились за то, что отняли, – говорит Пегги Фридман Кулик (№ 1019). – А отняли они всё. Они не могут расплатиться за то, что было у моего отца, за то, что было у меня. Заплатить за отнятые жизни денег не хватит. Я провела в концлагере 38 месяцев. Они заплатили мне за работу? Нет. Я не получила ни гроша». И она к тому же потеряла двойняшек в результате выкидыша.

Многие из выживших ни за что не хотели посещать ни Аушвиц, ни даже Польшу. «Наши матери не желали, чтобы мы туда ездили», – говорит Акива Корен, сын Эрны Дрангер. Но другие – включая Гелену Цитрон и Берту Берковиц – возили туда молодежь, проводили экскурсии. Ничто не заменит личного знакомства и разговора с бывшим узником. А совместная прогулка по лагерю вообще может изменить твою жизнь. В течение почти трех лет это место было их домом. Они прекрасно его знают. Но для некоторых подобная поездка – выше их сил. На снятой в 1990 году фотографии Рена стоит под надписью Arbeit Macht Frei и выглядит она одинокой и потерянной – как, должно быть, в тот день, когда ее туда привезли. Она собиралась пойти в Биркенау и там, в газовой камере, прочесть Кадиш в память о родителях, но под воротами смерти ей стало дурно. «Поехали домой», – взмолилась Рена. И они с мужем сели на ближайший самолет до Америки. Больше она в Аушвиц не возвращалась. В 2017 году я сделала за нее то, что она сделать хотела, но не смогла.

Почему одни женщины уцелели, а другие погибли? Этот вопрос возникает вновь и вновь. Можно ответить: мол, надо было оказываться в нужном месте в нужное время, и наоборот – не оказываться в ненужном месте в ненужное время, – и во многих случаях так оно и есть. А чем же еще объяснить, если не простым везением? Но у этого ответа есть свои вопросы. «Разве можно говорить, что мне повезло, а другой девушке – нет? – спрашивает Рена Корнрайх. – Это что же – за мной Бог присматривал, а за ней – нет? Ни в коем случае! Я не лучше ее, так почему же выжить выпало мне?» Некоторые так и считают, что это – «башерт», воля Божья, Судьба.