Их было три

"Женщины не любят неудачников, — вспомнилась сказанная кем-то фраза. — Но нет… Илма вообще никогда не любила меня. Илма поклоняется только одному — деньгам".

Вслух он не сказал ничего.

Илма снисходительно улыбнулась, как улыбаются чужим слабостям, сознавая, что тебе самому они не свойственны.

— Чрезмерная гордость ни к чему… Видишь, как я не стесняюсь, откровенно говорю: свой "ИЖ" ты мог бы оставить мне.

— Гордость ни к чему, а наглость, видимо, нужна, — сказал Метра. — Что-то я не помню, чтобы я в долгу перед тобой остался. Все деньги мы обычно делили поровну.

Она натянуто засмеялась.

— Как ты не понимаешь шуток!

— Знаешь что, — сказал Метра, — я подарю тебе кое-что получше мотоцикла.

— Ну? — Илма вся была внимание, даже румянец проступил на щеках.

Метра кивнул на щенка.

Лицо Илмы разочарованно вытянулось.

— А он породистый? — лишь спросила она.

— Для себя покупал. Триста рублей заплатил.

Илма взглянула на щенка одобрительно.

— А он злой? Мне нужен злой.

Метра молчал.

— Триста рублей, хм… А за сколько ты мне его отдашь? — спросила Илма с лёгким кокетством.

Метра вдруг почувствовал отвращение и обругал себя дураком за то, что решил отдать Илме этого славного серого щеночка. Лучше уж отдать в эти алчные руки мотоцикл, неодушевлённый предмет, чем добродушное, весёлое существо.

Но к чёрту! Завтра никто его не пустит с собакой в автобус. А подыскивать другого хозяина нет времени.

— Ну что ты так долго раздумываешь? Дам пятьдесят, как раз на дорогу пригодятся.

Разжав челюсти щенка, она поинтересовалась — чёрное ли нёбо. Провела рукой по затылку, нащупывая выпуклость.

И нёбо оказалось чёрным, и выпуклость прощупывалась — всё, как у Нери.

— Ну… — она помедлила, — семьдесят пять?

Метра отвернулся.

— Я его оставляю тебе бесплатно, только знаешь, Илма… не бей его. Помнишь, как ты тогда палкой в будке… Его зовут Серко.

— Разве это собачья кличка? — Илма поморщилась.

— Бери, — он подал ей верёвку.

Илма взяла.

— Так я пойду, — помешкав немного, проговорил Метра. — Счастливо!

И, даже не подав ей руки, он повернулся и пошёл. Собачонка было дёрнулась за ним вслед, но, когда он скрылся из виду, улеглась и лишь тихонько заскулила, положив морду на передние лапы и глядя в ту сторону, где исчезла фигура Метры.

Илма тоже смотрела ему вслед.

На минуту в ней шевельнулось лёгкое сожаление, но не о том, что Метра уезжает и никогда, вероятно, не вернётся, а о том, что прощание было таким по-деловому сухим. Она была бы не прочь всплакнуть на его плече, как полагается при расставании двух влюблённых. Но Метра расстался с ней, как со старой, надоевшей вещью. Когда бросают пятидесятилетнюю женщину, наверное, даже не стоит притворяться грустным…

Но не успел Метра скрыться за молодым сосняком, как собственная женская слабость, запоздалая тоска по тому, что, бесспорно, было достоянием молодости, представились Илме в глупом и смешном виде. И вновь перед её взором возникла дырявая, крыша сарая, обвалившаяся изгородь. И снова её охватил страх: что же будет с Межакактами… Долго ли можно будет скрывать, что у неё две коровы, а не одна, как у всех остальных? Свинью можно спрятать хоть в погреб, а куда деть корову?..

Солнце медленно опускалось за деревья, придавая им багряный оттенок. Лес налился таинственным сумраком. Нагретая за день солнцем вырубка благоухала малиновым вареньем. Лишь из лесной чащи тянуло влажной прохладой. Илма ничего не слышала, не видела, не чувствовала.

Она опомнилась и вздрогнула от вечерней прохлады, когда щенок, вскочив на ноги, сильно дёрнул верёвку. Он вопросительно смотрел на Илму, удивляясь, чего они здесь так долго стоят, когда давно пора бы полакать тёплого молока.

— Правильно, — вполголоса проговорила Илма, взяв мотыгу и завернув в тряпку нож, — пойдём домой… Нери!

Глава четырнадцатая Когда гаснет фонарь

1

Серко всю ночь скулил во дворе возле будки. Выть он, наверно, ещё не умел. Вой разбудил бы людей, а жалобное поскуливание никого не беспокоило. Метра, вероятно, ещё никогда не сажал щенка на цепь, да и правду говоря, она была слишком тяжёлой для него. Вначале Серко хотел убежать от неё и пустился вокруг будки, но цепь, лязгая и подымая клубы пыли, преследовала его. Тогда он принялся грызть и царапать её когтями и, наконец, выбившись из сил, жалобно, по-щенячьи заскулил. Так продолжалось три ночи. Днём Серко оживлялся. Поспав под утро часа два, он приветствовал каждого члена семьи смешным тоненьким лаем; всякий раз, забыв о привязи, он пытался бежать за человеком, но на границе между утоптанной вокруг будки землёй и зелёной муравой ошейник сдавливал ему шею и не пускал дальше.

От скуки он погонялся за чёрной курицей, повадившейся после гибели Нери нестись в его будке, и за это Илма впервые наказала его толстой гибкой хворостиной. На месте удара долго дыбилась потускневшая шёрстка. Щенок нахохлился, как воробей в стужу. И после этого весь вечер не вылезал из будки, только в глубине сверкали два чёрных глаза. Несмотря на зов Илмы, щенок даже не подошёл к миске с едой.