Их было три

Но нет, о боже, что она тут опять мудрит? Симанис — спетая песенка… Он никак не может сравниться с Саулведисом. Если бы только в Межакактах повсюду не ощущалось отсутствие рук Симаниса: неокученный картофель, обвалившаяся изгородь загона, дырявая крыша сарая, если бы… если бы…

— Здравствуй, Илма! Что ты там разглядываешь?

Она оглянулась и покраснела, точно пойманная на месте преступления.

— Как ты меня напутал! — пробормотала она, пытаясь скрыть замешательство.

Обычно Метра ездил на мотоцикле; на этот раз он пришёл пешком. Немного опомнившись, она хотела броситься навстречу Метре, но что-то в его внешности удержало её.

— Ты пешком, Саулведи? — спросила Илма, хотя это было совершенно очевидно. Лишь теперь она обратила внимание на то, что он не один. На привязи у него был маленький щенок из породы овчарок. — Ты… гуляешь? — спросила Илма и спохватилась, что задала глупый вопрос.

На лице Метры появилась кривая усмешка.

— Как видишь, пешеходом стал. И никто не может мне запретить гулять средь бела дня. Вольная пташка, куда хочу, туда лечу, — он беззвучно рассмеялся.

— Ты пьян!

— Не угадала! Я сегодня как стёклышко. Даже деньги, вырученные за мотоцикл, отослал, чтобы не вводили в соблазн.

— Какие деньги за мотоцикл?

— Продал "ИЖ".

За какие-нибудь полторы недели Метра осунулся. Трёх- или четырёхдневная щетина на лице, морщины. Но в глазах действительно не было стеклянного блеска, как у пьяного. И как бы он ни напускал на себя беспечность и молодцеватость, в его внешности было что-то вызывавшее и жалость и в то же время презрение. Илме вдруг вспомнился голубой шар, привезённый однажды Фрицисом из Риги для шестилетней Дагмары. Желанная, красивая игрушка от пустячного укола булавки превратилась в жалкий лоскут резины.

"Какая чепуха!" — подумала она, удивляясь себе.

— Не такой уж он новый, чтобы тащить его куда-то за тридевять земель, — сказал Метра всё тем же притворно-бодрым голосом, и Илма словно очнулась.

— Какие тридевять земель?

— Слушай, Илма, я завтра уезжаю отсюда!

— Почему?

Метра бросил на неё беглый взгляд, как бы говоря: "Разве ты не знаешь? Спрашивает! Проклятая бабья привычка — спрашивать о том, что великолепно сама знает…"

Он вздохнул.

— Меня уволили с работы.

Щепок, увидев севшую на землю птичку, стал дёргаться на привязи. Метра наклонился и погладил собачонку.

— Спокойно, Серенький!

Илма заметила, что при улыбке у глаз Метры появился веер мелких морщинок. И лицо его от этого стало старее, но добродушнее. Таким Илма его не видела никогда.

— Я слыхала об этом, — продолжала она, поняв, что Метра не хочет разговаривать. Но поговорить всё же было необходимо.

— Слыхала, слыхала! — прикрикнул на неё Метра. — Запачкали трудовую книжку! Хорошо, что успел кое-что списать, а то судили бы. Самому лесничему строгий выговор за слабую работу с кадрами. Ему и во сне не снилось — планы выполнены и вообще… Илма всхлипнула.

— Чего хлюпаешь? Не маленькая. Когда всё хранилось в твоём сарае, так ты!..

— Тише, не кричи, — она коснулась плеча Метры, потом попыталась обнять его. — Не кричи, милый, ради бога…

Он не шевельнул рукой, чтобы обнять её или оттолкнуть. Только сказал, глядя куда-то мимо:

— Полно дурачиться, Илма. Я не Симанис.

Она отшатнулась.

— Вот так-то, — жёстко сказал он. — Ты ненасытна… во всём… Ты — камень на шее мужчины. Стоит лишь ему немного зазеваться, и он пойдёт ко дну, только пузыри забурлят. Ты меня чуть не до скамьи подсудимых довела. Благодарю, больше не хочу.

— Я?! — воскликнула она, и, как обычно в минуты гнева, голос её стал резким и визгливым.

Но Метра "крика не испугался. Он собирался уйти из Нориешей тихо, без упрёков и объяснений; Илма, во взгляде которой презрение чередовалось со страхом, вывела его из равновесия.

— Я пьяница, бездельник — знаю. А ты меня ещё и вором сделала! Целые грузовики дров — налево, овёс лесничества, деньги за невыполненную работу, сено и…

— Молчи, умоляю тебя, Саулведи!.. — Негодование Илмы вмиг сменилось паническим страхом. Вдруг кто-нибудь собирает ягоды на той стороне вырубки…

Разговор, начатый ею вопреки желанию Метры, казался Илме ухабистой дорогой, она шла, не зная, где споткнётся, "куда упадёт в следующую минуту.

Щенок, вначале тихонько скуливший от скуки, нашёл себе занятие: радостно тявкая, он ловил комаров.

— Саулведи! — тихо сказала Илма.

— Что? — спросил он, тоже понемногу успокаиваясь.

Злость в нём улеглась. Он, вероятно, рассудил, что глупо упрекать, кричать, шуметь именно теперь, когда ничего уже нельзя изменить. Можно вырвать из трудовой книжки листок, можно сжечь книжку, забросить в реку, как котёнка. Только из жизни нельзя ничего вырвать, сжечь, утопить.

— Куда ты направишься?

— Поеду в Дундагу, там у меня брат в лесничестве.

— Так далеко… Если бы ты попросил простить тебя, могли бы оставить и здесь.

Во взгляде Илмы он опять уловил скрытое презрение.

"Попросил простить… Точно мальчишку: "Я больше не буду…"

Метре всё это показалось нелепым. Когда он действительно был смешон, Илма смотрела на него с восхищением. А теперь…