Их было три

Надев новые туфли на высоких каблуках, она вдруг представила бот Лиены с тесёмками и ощерившимся носком. Взяла сумочку и положила обратно, вспомнив ту, другую, коричневую с жёлтой металлической застёжкой, купленную на деньги Аболса.

— Это лучший шёлк, какой только нашёлся в Дерумах, — не утерпела Илма. — У тебя, наверно, никогда не было такого платья…

Нет, такого у Гундеги не было, если не считать шёлковую блузку в крапинку, переделанную из бабушкиного платья.

Теперь она должна была пойти в залу и посмотреться в зеркало. Илма то и дело поправляла складки, подтягивала кушак, приглаживала волосы Гундеги.

Она откровенно любовалась приёмной дочерью. В памяти возник образ гадкого утёнка, явившегося в прошлом году в Межакакты с двумя чемоданами-жерновами. Изменилась, поправилась, стала хорошеть. Был бы жив свёкор, и тому бы она понравилась. Серьёзная и такая гордая. Именно такой и должна быть наследница этого дома — гордости и детища Бушманиса, а теперь её, Илмы. Смотри, надела нарядное платье и сразу стала другой. С такой и в люди показаться не стыдно…

Гундега тоже с удовольствием смотрела на своё отражение. Всё-таки красиво. Шёлк шелестит, словно пена. Жаль только, что платье белое. Надо быть осторожной, чтобы не запачкаться. И такое смешное — до лодыжек.

— Спасибо, — поблагодарила она, наконец, сообразив, что и так уже неприлично долго медлила.

Илма просияла.

— Тебе нравится?

— Да-а… только немного длинновато.

— Но так и должно быть, Гунит, нужно бы совсем длинное. Ты там будешь наряднее всех.

— Где? — удивлённо спросила она.

Илма почувствовала, как после недавнего восторга на сердце навалился камень.

— На конфирмации…

Случилось то, чего Илма опасалась. На лицо Гундеги набежала тець, пухлый детский рот сжался, и по углам его залегли две маленькие упрямые морщинки.

— Вы же знали, тётя, что я не хочу… что я не пойду…

Да, конечно, Илма знала. Но ей казалось, если всё будет приготовлено, у Гундеги не будет выбора. Разве сможет девушка, ходившая в ситцевых платьях, отказаться от белоснежного, шелестящего наряда, удержится ли от соблазна появиться во всём гордом великолепии перед прихожанами, ожидающими на паперти выхода конфирмованной молодёжи?

И всё же отказалась. Что это — каприз, гордость, упрямство? Или непонятные, чуждые Илме побуждения, заставившие Гундегу когда-то отказаться от красивого зелёного платья Дагмары, заставившие твёрдо заявить: "Я не хочу ни вашего дома, ни вашего богатства!"

Неужели Илме придётся всё пережить заново?

"Дагмара — Гундега, Дагмара — Гундега…" — словно колокол гудело в голове. Что за поветрие напало на них? Она не понимала этого тогда, отказывалась понимать и теперь. В чём крылся соблазн, манивший их обеих отсюда? Нигде никто не даёт даром и копейки, а здесь она, Илма, отдаёт целый пятикомнатный дом с белыми стенами, светлыми окнами, садом, мебелью, шкафами, полными добра, сарай со строительным лесом…

Мысли оборвались. Сарай сейчас почти пуст. И будет новый старший лесник. О господи! Верно говорят, беда не ходит одна.

— Ты уже снимаешь, Гундега? — очнувшись, спросила Илма.

Гундега действительно сняла платье, положила его на диван. Сняла белые туфли и, не говоря ни слова, пошла.

— Куда же ты? Опять на свою кухню?

— Надо слить картофель, разварится, — озабоченно ответила Гундега, и Илма опять подумала с недоумением, как можно так спокойно, без сожаления, отложить в сторону великолепное нарядное платье, первое в жизни шёлковое платье! Так могла поступить Дагмара, но не…

Дверь за Гундегой закрылась.

Илма повесила платье в шкаф.

"Пригодится самой", — обиженно подумала она.

Опомнилась — она ведь, наверно, уже никогда больше не наденет белого платья. Конфирмация, свадьба — всё в прошлом. Пятьдесят лет… Женщин её возраста иногда только хоронят в белом, да и то девственниц…

4

Илма ушла в лес, ни словом больше не обменявшись с Гундегой. Вечером, до её возвращения домой, на дороге, ведущей в Межакакты, показались двое — Жанна и Виктор.

Гундега в этот момент, вооружившись вилами, накладывала в тачку навоз. Увидев идущих, она бросила вилы на тачку и, вопреки всем правилам приличия, не пошла навстречу гостям, а опрометью бросилась на кухню, чтобы успеть скинуть грязные деревянные туфли.

— Кто там? — спросила из своей комнаты Лиена.

— Ой, бабушка, ко мне идут с фермы… — растерянно ответила Гундега, развязывая грязный фартук.

Жанна вошла с цветами в руках.

— Замечательный приём! — смеялась она. — Как увидела нас, так давай удирать… Почему не пришла хоть на ферму показаться? Я там устроила такую механизацию! Стоило бы тебе открыть дверь, и этот букет упал бы к твоим ногам.

— Или на голову, — прибавил Виктор.

Жанна надулась, как капризный ребёнок.

— Спасибо за цветы, — поблагодарила Гундега.

— Не меня благодари, — отозвалась Жанна. — Георгины тебе от Олги, она сегодня дежурит. Тоже ждала, что ты днём зайдёшь.

Гундега опустила голову.

— Я не могла. Бабушке опять нездоровится.

— Что ж ты сразу не сказала? — Жанна тотчас приглушила голос, и на лице её мелькнуло смущение. — А мы тут кричим. Просто неудобно.