Их было три

— Расстроилась я с этими стульями, — оправдывалась Илма, усердно сдирая с бутылки старую этикетку. — Наверно, я вместо олифы подмешала какое-нибудь старое масло. На чердаке хватает разных склянок да банок. Но как же нам быть? Сегодня уже четверг. Может, к воскресенью высохнет? А лучше завтра с утра поехать в магазин, купить олифу и заново всё покрасить. Если не высохнет, я просто не знаю, что делать…

Растерянная и удручённая, она огляделась, словно спрашивая совета. Но Фредис спокойно, не поднимая головы, разувался, Лиена чистила картофель.

И Илма снова обратилась к Гундеге:

— Придумала! Стулья не будем трогать. Поставим их в ряд у задней стены. Фредис пусть подберёт в сарае пару чурбанов повыше, Ты слышишь, Фреди?

— Слушаюсь, госпожа! — откликнулся тот, развешивая портянки на дровах.

— И чего ты вечно паясничаешь! — прикрикнула на него Илма и опять обратилась к Гундеге: — Ты, Гунит, принеси сверху оба своих стула. Обойдёмся. А стол хорош, — добавила она уже весело, — только клеёнку мы, наверно, уже никогда не снимем…

Всё как будто шло гладко. Илма по нескольку раз в день ощупывала обновлённые стулья, важно выстроившиеся вдоль стены. Краска не приставала к пальцам. Выветрился и едкий запах, и все были убеждены, что загустевшая, разбавленная старым маслом краска не подвела.

2

В субботу утром Илма сама поехала в Саую. Вернулась улыбающаяся, с полной сумкой и белым продолговатым свёртком.

— Взгляни! — сказала она Гундеге, освобождая от бумаги белые розы, распространявшие нежный аромат.

Илма заметила, что лицо Гундеги вспыхнуло от восторга. Она даже осторожно прикоснулась к стеблям и опустила руку, не осмелившись дотронуться до нежных лепестков.

— Красивые? — ^: спросила Илма.

— Да, очень, — тихо проговорила Гундега.

— Тебе, наверно, никто никогда не дарил роз? — спросила Илма.

Гундега отрицательно покачала головой.

— Когда ты пойдёшь к конфирмации [7], я тебе подарю, Гунит.

— Да?!

В голосе её слышалась такая радость и вместе с тем недоверие, что Илма улыбнулась.

— Конечно. Твоя бабушка ведь была не очень состоятельная. Уж какие там розы…

Гундега молча кивнула головой. Всё, что говорила тётя Илма, было правдой. Они с бабушкой даже не мечтали о розах. В Приедиене под их окнами всё лето цвели ноготки и бархотки. В сухую погоду они становились серыми от пыли…

— Эти розы — отцу, — прервала её размышления Илма.

Гундега сразу даже не поняла: какому отцу, зачем? Потом сообразила — покойному отцу Илмы. Как это красиво — положить на могилу дорогие белые розы! Какая всё же тётя хорошая, если ей не жаль потратить так много денег для украшения отцовской могилы… Ей вспомнились незабудки и ромашки, которые она летом носила на кладбище своим покойным родителям. Маленькие, ничего не стоившие букетики цветов по сравнению с великолепными дорогими розами казались теперь такими жалкими и дешёвыми…

Они с Илмой спустились в погреб. Илма захватила с собой тонкую бумагу. Слегка побрызгав её, она обернула каждый цветок в отдельности.

— Белые увядают быстрее, — говорила она, шурша бумагой. — Они хрупкие, словно принцессы. Малейшая невнимательность, не обрызгаешь, и прощай вся красота.

Розы укрылись под влажными колпачками и превратились в безликих уродцев, точно красивая девушка, закутавшая голову в старый платок. Да и почтенная компания горшков с маринадами и солидные бочки с огурцами казались не совсем подходящим окружением для таких воздушных красавиц.

В кухне Илма вынула из сумки несколько бутылок, этикетки которых ничего не объяснили Гундеге, выложила на стол белые городские батоны, консервы, бумажные свёртки. Не разворачивая их, поясняла: сыр, колбаса, лимоны, дрожжи, изюм…

Гундега густо покраснела. Изюм был точно в таком же коричневом бумажном пакете, в каком привозила и она. Но в голосе Илмы не чувствовалось ни малейшего порицания.

Не взглянув на Гундегу, Илма вошла в комнату, взяла из буфета вазу гранёного стекла и высыпала в неё шоколадные конфеты в пёстрых бумажках. Приготовлениями Илма занималась не торопясь, обдуманно, точно выполняла какой-то ритуал. Откровенно говоря, она ожидала, что Гундега не утерпит, попросит конфетку. Ведь для девочки это было большой редкостью. Не попросила.

«Дагмара не утерпела бы…» — вынырнула неуместная мысль. Дагмара всегда любила рыться в свёртках и пакетах, когда Илма возвращалась из города, то и дело вскрикивая от радости или довольно жмурясь, как кошка на солнце, и при случае прятала в карман фартука какое-либо особенно заманчивое лакомство…

«Польская натура! — Илма с привычным пренебрежением старалась отогнать образы прошлого. — Это даже хорошо, что Гундега не такая, и всё-таки…»

Илме хотелось хоть чуточку удивления, хоть капельку того восхищения, с каким Гундега недавно любовалась розами. Такие дорогие красивые конфеты, а она смотрела на них, как на обыкновенные пёстрые бумажки.

— Возьми! — Она пододвинула вазочку к Гундеге.

Та взяла одну конфету, развернула тонкими пальцами, откусила кусочек и, казалось, делала это неохотно, только для того, чтобы не обидеть тётку.

— Не вкусно?

— Нет, почему же? Вкусная.