Их было три

Её пальцы сделались коричневыми от растаявшего шоколада.

— Ешь! — напомнила Илма. — О чём ты задумалась?

Гундега смущённо улыбнулась.

— Да просто так… Убрать со стола?

— Я сама, — с непонятной резкостью ответила Илма. — Иди лучше затопи плиту.

Убирая со стола покупки и пряча их в чулан и в буфет, Илма не могла отделаться от ощущения какой-то неудовлетворённости. Наконец она поняла, откуда оно пришло, — она сравнивала Гундегу с Дагмарой. Дагмара, невидимая и неслышная, вдруг снова вторглась в мир Межакактов. И её появление сопровождалось страхом, он перешагнул порог этого дома вместе с Гундегой — страх потерять и её так же, как Дагмару…

В поведении Гундеги Илму пугало даже то немногое, чему она не могла найти объяснения. Ей понятно было восхищение девушки красотой усадьбы, но для неё оставалось непостижимым, как можно восторгаться какими-то ничтожными берёзками или обращать внимание на тень от полок. Почему Гундега радовалась при виде роз и осталась равнодушной к редким, наверно ещё не виданным лакомствам?..

Ведь Гундега всегда жила если не в нужде, то, во всяком случае, в очень стеснённых условиях, где, прежде чем истратить каждый рубль, взвешивали и обсуждали необходимость расхода, где покупку новых туфель или платья считали событием. И совсем непонятно, как они с бабушкой сумели накопить такое множество книг, и на кой они леший, если у девочки даже приличного платьица нет? Илма заглядывала в большой чемодан и обнаружила там совсем немного учебников. Больше было современных романов и тоненьких, малюсеньких, похожих на записные, книжечек — сборников стихов… Ни одну из этих книг Илма не читала и, возможно, именно поэтому почувствовала, что в них кроется какая-то опасность. Но какая, она так и не могла понять.

Она полистала несколько книг. Страницы были совсем чистыми, и ничто не говорило о том, понравилось ли Гундеге прочитанное. Они оставались такими же загадочными, как мысли самой Гундеги сегодня, сейчас…

Илме были видны лишь склонённая спина Гундеги и рука, осторожно подносившая спичку к лучине в плите. Лучинки загорелись с весёлым треском, бросая яркий отблеск на дверцу.

Вот Гундега немного повернулась, стали видны её тонкий профиль и вздёрнутая по-детски верхняя губа. На щеке возле уха тёмная, почти чёрная родинка. Девушка смотрит куда-то в пространство, и лицо её озаряет мягкая улыбка.

Поймав на себе взгляд Илмы, Гундега смутилась. И это предательское смущение убедило Илму, что и сейчас мысли Гундеги были далеко от всего, что связано с закопчённой кухней Межакактов.

Гундега поспешно захлопнула дверцу плиты, поднялась и, уловив в глазах Илмы упрёк, сказала:

— Я всё же помогу вам, тётя!

Правду говоря, помогать уже было нечего. Стол, заваленный покупками, Илма разобрала сама. «Какой толк во всех этих кушаньях и лакомствах, если их никто не замечает? — думала Илма. — Красота лишь тогда имеет смысл, когда ею любуются, богатство — когда его у других нет…»

Интересно, понимает ли это Гундега? Нет, наверно, не понимает. Она ещё не знает, как приятно чувствовать своё превосходство…

Время шло, и Илме поневоле пришлось вернуться к действительности — к утру всё должно сиять и блестеть, быть готовым и находиться на своих местах. На этот раз переход от размышлений к хозяйственным заботам был приятным. Лучше вдыхать на кухне запах жаркого и аромат ванили, делать маленькие аппетитные пирожки, чем мучить себя невесёлыми мыслями.

Гундеге тоже хватало дела. Без конца нужно было что-то принести, унести, почистить, натереть, взбить, нарезать, долить, процедить. А когда дело дошло до приготовления торта, Илма поручила Гундеге растереть желтки с сахаром. Взбивать белки она ей не доверила.

— Ты не сумеешь, — сказала Илма тоном занятого человека. — Там надо знать. Говорят, что старый кондитер в Сауе всегда так взбивал белки, что впору их ножом резать. На моей свадьбе был такой торт… — Илма так и не договорила какой, но уж если она, знаток, не находила слов, Гундега должна была понять, что торт был особенным. — Спущусь в погреб, на холоде лучше взбивается.

Гундега осталась одна. Размешивать желтки было приятно. Лёгкий аромат лимонной цедры щекотал ноздри. Послушно ходила деревянная ложка, тихо похрустывал песок на дне миски…

Снаружи донеслись тарахтенье мотоцикла и лай Нери. В кухню без стука вошёл незнакомый мужчина, судя по фуражке, кто-то из лесничества. Мужчина, видимо, был чем-то рассержен, но, увидев Гундегу, он снял фуражку с зелёным околышем, поклонился:

— Добрый день… девушка.

И улыбнулся Гундеге. Теперь, когда незнакомец снял фуражку, обнаружилось, что волосы его, отступив назад, образовали две залысины, сверкавшие неприличной белизной по сравнению со здоровым грубым загаром лба. Это старило его, хотя, по-видимому, ему было не больше сорока лет. Он пояснил, что ему нужна Бушманиете, то есть Илма.

— Садитесь, — предложила Гундега. — Я её сейчас позову, она в погребе.