Их было три

Незнакомец окинул критическим взглядом поставленные у стола чурбаны, прошёл мимо них и, прежде чем Гундега успела предупредить, уселся на один из свежеокрашенных стульев. Гундега с испугом посмотрела на него: сказать или не стоит? Но незнакомец, широко улыбнувшись, вероятно, по-своему истолковал её смущение, и Гундега, ничего не сказав, пошла за Илмой.

Илма сразу же поднялась наверх. Приехавший, наверно, собирался сообщить ей что-то важное, на лбу его залегла глубокая складка. Он хотел было привстать и уже открыл рот, но Илма опередила его:

— А, старший лесник!

В голосе её Гундега уловила радостное удивление — и тут же вспомнила, как только что в погребе Илма, выслушав её, сердито проворчала: «Я знаю, это Саулведис Метра, будь он неладен!»

Улыбнувшись хмурому гостю, Илма сказала:

— Посоветуйте, товарищ Метра, какое-нибудь хорошее средство от зубной боли!

Судя по всему, Метра ожидал чего угодна, только не этого; он с трудом скрыл замешательство.

— Нашла тоже доктора!

— Всю ночь глаз не сомкнула, голова раскалывается. Поутру поехала было на лесосеку, но как только нагнулась, зуб заболел так, что хоть вой. И в ухо стреляет. Метнулась в Саую. Там доктор посверлил, посверлил, а что толку…

— Это правда? — с недоверием осведомился Метра.

— Спросите у домашних, — вздохнув, ответила Илма.

В кухне находилась только Гундега, а она и понятия не имела ни о зубной боли Илмы, ни о её поездке к врачу. Но если бы это было не так, разве Илма могла бы сослаться на домочадцев, хотя бы на неё, Гундегу? Впрочем, Метра не спросил, и Гундега промолчала. А молчание, как известно, издавна считается знаком согласия. Метре ничего не оставалось, как с некоторым сожалением сказать:

— А ведь я приехал вас ругать, Бушманиете, ох, как ругать! Месяц кончается, а у вас ещё полтора гектара лесных посевов не выполото. План не выполняем. Лесничий получил от министерства по телефону нагоняй, а потом сам устроил головомойку мне. С утра объезжаю лесосеки, побывал и на вашем участке. Ну, думаю…

— Значит, приехали ругать? — спросила Илма страдальчески, но с чуть заметным лукавством.

— Сегодня не стану, но в понедельник с утра будьте на месте как часы.

— Буду, — пообещала Илма, но немного спустя добавила: — А вдруг опять этот проклятый зуб?

— Да вырвите вы его к чёрту. Сделайте что-нибудь!

— Говорят, хорошо подержать во рту водку, пока можно терпеть.

— Ну и держите.

Страдальческое выражение вдруг сменилось совсем неприкрыто лукавым.

— Но как же я одна, вдовая женщина, буду с водкой возиться?

И вмиг глаза её опустились и улыбка стала другой — теперь устами Илмы говорило лишь бескорыстное гостеприимство:

— Оставайтесь обедать. Картофель сейчас будет готов. Я поджарю колбаски. В конце концов неужели мы не имеем права откупорить одну из бутылок, припасённых к дню поминовения?

В глазах Метры появился беспокойный блеск:

— Но я сегодня должен ещё съездить…

— Сегодня суббота, и никаких гор вы уже не свернёте, — с неумолимой логикой перебила его Илма.

Она вошла в комнату, и оттуда послышался звон переставляемых в буфете бутылок. Гундега заметила, что Метра заворочался так, будто его укусила блоха и он стесняется открыто почесаться.

Когда Илма вернулась с бутылкой водки и начала её откупоривать, он вновь заикнулся было:

— Но…

А по комнате уже разносился аромат жареной колбасы.

«Эта Бушманиете просто колдунья, как у неё всё быстро делается!» — подумал Метра, уже примирившись с неизбежностью, и его последнее «но» скорее походило на глубокомысленное «гм».

— Метра, — начала Илма после того, как было выпито по нескольку рюмок и уничтожена половина жареной колбасы. — Я хочу продать одну машину дров.

Старший лесник насторожился.

— Если у вас есть собственный лес, продавайте.

Илма рассмеялась, как смеются взрослые над словами детей.

— Этот лес находится у меня в сарае, Метра.

— То, что в сарае, продавать нельзя.

Илма бросила на него хитрый взгляд.

— Если бы все всегда поступали только так, как можно, тогда…

— Что бы тогда было? — Метра с трудом пытался сохранить серьёзный тон.

— Лучше выпьем! — уклонилась она, наливая рюмки, и подняла свою. — За машину дров!

Метра покачал головой.

— Я не могу разрешить. Из тех пятнадцати кубометров, что вам выделило лесничество, нельзя продавать ни полена. Если поймают, нас обоих обвинят в спекуляции!

— А если не поймают? Ваше здоровье, начальник!

Они опять выпили, и, пока Метра отфыркивался и морщился, Илма, намазав горчицей кусочек колбасы, услужливо подала его гостю.

— А если не поймают, ты говоришь? — продолжал старший лесник, вдруг перейдя на «ты». — А что мне толку в том, что не поймают?

— Ишь какой! Обязательно вам толк подавай. Одна пустяшная машина… Если бы я украла или незаконно присвоила, а то ведь сэкономила из своих дров. Ну, Метра!

— Но чтобы это было в последний раз, Бушманиете. Если что случится, я знать не знаю, ведать не ведаю. Иначе…

Илма расцвела.

— Я ведь знала, что вы не откажете. Вот и насчёт копки картофеля. Говорю матери: попрошу самого Метру, у него золотое сердце!

Рука Метры с куском колбасы на вилке застыла в воздухе.