Их было три

— Спасибо, — ответила Гундега, но всё же протянула ей свою большую, облепленную землёй корзину.

— Вы из Межакактов? — спросила женщина.

— Да, — ответила Гундега и бросила на неё осторожный взгляд.

Платок у незнакомки соскользнул на плечи, открыв гладко зачёсанные блестящие волосы, слегка вьющиеся на висках.

— У горожан ведь принято знакомиться, — оказала она. — Будем знакомы — меня зовут Олга Матисоне.

— Разве здесь все горожане? — удивилась Гундега.

— Как это — все?

— Ну, Жанна, и вы, и…

Она вдруг умолкла, сообразив, что два-три человека — это ещё не «все».

— Я сказала так, имея в виду вас, — с улыбкой объяснила Матисоне. — Сама я настоящая сельская жительница, но слышала, что вы из Приедиены. А это уже почти настоящий город. И ещё я знаю, что вас зовут Гундегой. Вы, наверно, окажете, что я тоже Шерлок Холмс… как Виктор Ганчарик?

Ох, уж эта ужасная привычка краснеть не вовремя! Гундега наклонилась как можно ниже, пряча лицо. Но тут же, несмотря на смущение, появилась мысль: «Значит, его фамилия Ганчарик. Какая смешная фамилия..»

— Вы не устали, Гундега?

Гундега поспешно выпрямилась, радуясь, что не надо продолжать разговор, заставивший её так предательски покраснеть, и тут же с сожалением подумала, что почти ничего не успела узнать о кареглазом шофёре…

— Нет, я не устала, — бодро ответила она. — Я ведь совсем не такая уж белоручка. В Приедиене у нас тоже был маленький огородик, правда, всего четыре грядки, да и те кривые.

— Почему же кривые? — весело спросила Матисоне.

— Видите ли, участок земли был не квадратный, а какой-то треугольный. Грядки делали каждый год разные, но всё равно…

— Всё равно получались кривые? — Матисоне громко рассмеялась, открыв два ряда белых ровных зубов.

— Всё равно.

— Вы сами надумали прийти на толоку или Фредис сагитировал?

— За мной приехал Истенайс, — ответила девушка, умолчав про Виктора. — Я здесь впервые.

— Почти так же, как я.

— В самом деле? — недоверчиво спросила Гундега.

— Я сегодня такая же помощница, как вы. У меня выходной день, вот я и пришла. А вообще я работаю на ферме, кормлю свиноматок и поросят.

— У меня тоже есть один! — не удержалась Гундега.

— Кто у вас есть?

— Лишний.

И она поведала о своём пятнистом питомце и всех невзгодах и злосчастьях, происходивших с ним. По-видимому, Гундега рассказывала забавно, потому что Матисоне от души хохотала, так что и другие колхозницы стали прислушиваться. Только теперь Гундега заметила, что оказалась в центре общего внимания, и, смешавшись, сразу замолчала.

— Почему вы перестали рассказывать? — спросила Матисоне, глядя на Гундегу своими внимательными и удивительно синими глазами.

— Больше ничего не было… — ответила Гундега, вытряхивая из корзины мокрые комки земли.

Доехав до конца поля, трактор остановился. Как только затих монотонный стук двигателя, наступила необычная тишина, которую не мог заполнить даже говор работавших. Обе группы: та, что шла за трактором, и та, что собирала картофель за конной картофелекопалкой, смешались в одну.

— Давайте и мы кончать, — сказала Матисоне. — Обеденный перерыв…

Многие женщины, оставив корзины возле груды картофеля, разбежались кто на ферму, кто домой, но Матисоне осталась. Сняв большой клетчатый платок, она расстелила его на меже и села, оставив место для Гундеги. Некоторое время они сидели молча, с наслаждением подставив лица свежему ветру.

— Кто же вам доит корову, если вы не уходите домой? — спросила Гундега.

— У меня нет коровы.

— Разве есть и такие, у кого нет? У нас целых две.

— Как видите — есть! Молоко я покупаю в колхозе, обедаю в столовой. — Заметив изумление Гундеги, Олга с улыбкой добавила: — Нет, нет, у нас ещё не такие столовые, как в Дерумах или Сауе! Просто приезжает повозка с бидоном супа, мисками и ложками — прямо в поле. Ни салфеток, ни белоснежных скатертей. А женщинам всё-таки облегчение. Многие приходят с бидонами и берут обеды домой. Мне домой некому носить, обедаю на месте.

— Вы живёте одна?

— Одна.

Подумав, Гундега тихо проговорила:

— Грустно.

Матисоне посмотрела на неё.

— Иногда в доме, где есть люди, бывает ещё грустнее.

Гундеге вспомнились Межакакты, просторные комнаты, тишина и покой, которые однажды только нарушило пение старшего лесника. Пение и смех пьяницы…

— И никогда не бывает, чтобы человек был совсем одиноким, — продолжала немного погодя Ма-тисоне. — Чувство одиночества одолевает лишь тогда, когда потеряешь кого-нибудь, и то первое время.

— Вы… теряли? — ресницы Гундеги дрогнули.

— Теряла.

— И вам в самом деле не одиноко? — недоверчиво переспросила девушка. — Нас в Межакактах три, да ещё Фредис, но…

Она испугалась: вдруг Олга подумает, что она жалуется, — и замолчала. Да она и не знала, как сказать о том, что она чувствует. В Межакактах царило согласие, ей никогда не приходилось слышать дурного слова. Просто после приедиенского шума ей там казалось слишком тихо.

— Я ещё, наверно, не привыкла, — извиняющимся тоном сказала Гундега. — Смотрите, уже везут обед! — поспешно прибавила она, кивнув головой на свернувшую с дороги подводу.