Их было три

Обе они несли полные корзины к куче картофеля. Несколько шагов по мягкой, взрыхлённой почве — и содержимое корзин взлетает на самый верх кучи, но совсем незаметно, чтобы она хоть чуточку увеличилась.

— Капля в море, — сказала Жанна. Гундега думала то же. — Кланяешься, кланяешься земле, потом высыплешь несколько дюжин облепленных грязью картофелин — и кланяйся снова.

— Вам не нравится?

— А разве вам, Гундега, нравится?

— Я не знаю… — ответила она, не умея выразить свои чувства, и наклонилась, чтобы поднять картофелину и бросить её в корзину. В низких местах под ногами чавкала глина. Хорошо, что она послушалась Лиену и надела резиновые сапоги Илмы. Гундега вспомнила слова Жанны о поклонах земле. Метко сказано. Все они здесь кланялись земле, благодаря её за каждую картофелину. Высыпали корзины и вновь кланялись ей, чёрной, пропитанной дождём, угрюмой. И нет конца этой молчаливой благодарности. А лопасти машины всё вращались и вращались.

— Говорят, любой труд одинаково нужен и важен, — заговорила Жанна. — Ну, в этом меня не убедишь! Нужен, конечно, всякий труд. Но разве сравнишь, к примеру, уборку картофеля с трудом пилота! Люди сотни лет ломали голову, как подняться в воздух, а ты теперь летишь, как птица.

Выпрямившись и крепко прижав к себе корзину, Жанна взглянула вверх. Небо было по-осеннему высоким, без единого облачка. Тянувший с востока прохладный ветерок играл её кудрями цвета меди.

— Разве вам приходилось летать?

— Нет. Но с парашютом прыгала.

— Вы?!

В голосе Гундеги прозвучало такое неподдельное изумление, что Жанна опять рассмеялась.

— Но только с вышки в Межапарке. Когда подошла моя очередь прыгать с самолёта, мать не разрешила. Я бы пошла тайком, — она и это сказала как нечто само собой разумеющееся, — но тут как на грех врачи нашли что-то в лёгких.

— И вам совсем не было страшно, ни капельки?

— А чего бояться? Вы думаете, что можно прыгнуть, как говорят, прямо на тот свет? Чепуха. С таким же успехом на улице вам на голову может упасть горшок с геранью…

С дороги донеслось пение. С той стороны, куда недавно укатил на мотоцикле Истенайс, шла группа женщин, все они были в ярких платках. Впереди двигался колёсный трактор, тащивший за собой вторую, более крупную картофелеуборочную машину.

— Теперь работа веселей пойдёт, — обрадовалась Жанна и, подмигнув Гундеге, добавила: — а то с этими старухами…

На её щеках появились плутоватые ямочки.

Над женщинами, убиравшими картофель, словно дунула живая струя. Работавшие до этого молча, они вдруг заговорили, оживились и уже не казались Гундеге хмурыми и неприветливыми. Мужчина, сидевший на машине, остановил лошадей, и они тоже повернули головы в сторону пришедших.

Поле наполнилось тарахтеньем трактора, говором, смехом, и удивительно — оно точно стало меньше, борозды, недавно казавшиеся бесконечно длинными, укоротились. И даже кучка деревьев, росшая на противоположном краю картофельного поля, придвинулась ближе. Это было чудесное превращение: расстояния сокращались на глазах, лишь только родилась уверенность в том, что они преодолимы. Мокрые грязные руки Гундеги вдруг стали лёгкими, словно две птицы. Они теперь двигались сами собой, поднимали корзины, не чувствуя тяжести…

Во всей этой пёстрой толпе Гундега знала лишь Истенайса и ещё Жанну, присоединившуюся к другим девушкам. Но теперь она чувствовала себя хорошо и среди множества незнакомых лиц, прислушивалась к весёлым разговорам и смеху. Они вызвали в её памяти те толоки [9], на которые она ездила вместе со своим классом. Тогда ещё была жива бабушка…

Ранним утром по булыжной мостовой под самыми их окнами грохотала телега молочника, и они часто ворчали, что не дают спать. А вечерами они долго засиживались за чтением, упрямо стараясь закончить книгу. То одна, то другая напоминали, что пора ложиться, но сходились на том, что надо дочитать главу. А прочитав её, обе с сожалением переглядывались.

Светлая, желанная земля воспоминаний! Гундега могла шагать по ней без устали.

Но надо было работать, и она вернулась к действительности, на этот раз без горечи — впервые с того дня, как бабушку увезли на приедиенское кладбище. Гундега не понимала, что с ней происходит. Ещё вчера, убирая в Межакактах колышки с гряд, где росли помидоры и горох, она прислушивалась к доносившемуся издали пению с такой тоской, что хоть плачь. Неожиданный приход Лиены даже испугал её, точно та застала её на месте преступления… Сейчас, вспоминая об этом, Гундега подумала, что и вчера, вероятно, здесь неподалёку женщины убирали картофель и пели.

— Ну и корзину вам дали! — раздался вдруг чей-то голос.

— Разве она плохая? — спросила Гундега, глядя на заговорившую с ней статную, средних лет женщину. Женщина приветливо улыбнулась ей.

— Может, поменяемся? — предложила она.

Лишь взяв корзину незнакомки, Гундега поняла, почему женщина хотела меняться — у неё корзина была меньше и чище. Гундега опустила глаза — вероятно, её здесь принимают за белоручку и заморыша.

— Не хотите? — удивилась женщина.