Их было три

Немного спустя к ним подошла с миской в руках Жанна и тоже присела. Поболтав ложкой варево, она выразительно вздохнула:

— Гороховый суп.

— И никакой романтики!.. — добродушно посмеивалась Матисоне.

— Не смейтесь надо мной. Просто я никогда не любила горох.

— Ничего другого сегодня нет.

Помешав суп ещё, Жанна принялась за еду.

— Когда я бываю голодна, я начинаю представлять, что бы я приготовила на обед, если бы умела. Вы не можете себе представить, какая замечательная хозяйка моя мама. А у меня — абсолютно никакого таланта. Однажды я купила в магазине мяса и надумала приготовить себе и Арчибалду бифштекс…

Гундега поняла, что это, вероятно, брат Жанны, к которому она приехала сюда, в Нориеши.

— Уж на что Арчибалд нетребователен в еде, но и он после обеда ворчал.

Гундега ждала, что Матисоне побранит Жанну или посочувствует ей, но та лишь посмеивалась про себя.

— Знаете что, Жанна, мы вас поставим поваром. Вот тогда вы скоро научитесь готовить.

— А раньше вы все заработаете катар желудка… Не знаю, почему мать вообразила, что мне никогда не придётся стряпать и я всегда буду приходить к накрытому столу. Меня всегда выгоняли из кухни, зато учили играть на пианино и отдали в балетное училище. Не вышло из меня ни пианистки, ни балерины. Когда мне было десять лет, я надумала сделать по дворе карусель из старых досок.

Отставив в сторону миску, она закатала рукав и показала глубокий рубец на руке.

— Видите? Ножом. Карусель строила.

Гундега поражалась, как просто, естественно рассказывала обо всём Жанна. Безжалостно, не рисуясь, как бы удивляясь себе: «Я сама не разберусь, что я за человек!»

— Во дворе я была самой маленькой, а считалась чуть ли не вожаком всех ребят. Вначале мальчишки дразнили меня «маменькиной дочкой» и гнали прочь, но я заупрямилась и похвастала, что спущусь по верёвке из окна нашей квартиры на третьем этаже, и спросила, кто ещё на это способен. Никто не решился…

Гундега покачала головой. Жанна удивилась:

— А что тут особенного? Мальчишки раздобыли длинную крепкую верёвку, я уже к тому времени проклинала всё на свете, в том числе и себя за то, что решилась на такое. Даже дрожь в ногах появилась, но отступать было уже нельзя. Спустилась я через окно уборной, пока мама в комнате — как сейчас помню — играла венгерскую рапсодию Листа. Ничего не скажешь — подходящий аккомпанемент. Авторитет мой сразу вырос так, что только держись!

Она помолчала, потом серьёзно добавила:

— К чему всё это? Теперь двое из тех мальчиков, которыми я верховодила, учатся: один в мореходном училище — сейчас проходит практику на паруснике «Товарищ», другой в вузе, шлёт сейчас с целины корреспонденции в «Падомью Яунатне» [10]. А я… я в грязи копаю картофель. Поссорилась с отцом, с мамой — взяла и приехала.

— Жалеете? — спросила Матисоне.

— Нет, дело не в том. Только хотелось бы чего-то большого, захватывающего, чтобы кружилась голова. Героического, романтики! Я, наверно, опоздала родиться. Революция свершилась, война кончилась. Завидую даже своей тёзке Жанне Д’Арк — смейтесь, если хотите, — у неё по крайней мере была возможность совершить героический поступок. Завидую Зое Космодемьянской, Лизе Чайкиной, Марине Расковой… А сейчас? Землетрясений у нас не бывает, даже настоящих наводнений нет, иностранных шпионов тоже не видно. Только и знай каждое утро — иди копай картофель, иди убирай свёклу! Вы, товарищ Матисоне, приглашали меня ухаживать за свиньями. Не пойду. Там тоже не лучше. Свиньи утром и свиньи вечером. Пригласите меня в другое место, где я могу сложить свою рыжую буйную голову. Скажите, что где-то тонет человек…

Матисоне, резко повернувшись, прервала Жанну на полуслове:

— Вы хорошо плаваете?

Жанна смешалась.

— Честно говоря, не очень.

— Видите, какая вы!

— Ну какая? — задорно спросила Жанна. — Плохая? Если плохая — ругайте!

Матисоне засмеялась низким грудным голосом.

— Похоже на то, Жанна, что вам любой ценой хочется сложить голову. А это ещё никакое не геройство.

— А что же тогда?

— Геройство начинается там, где оказывается большая, значительная услуга людям. Всё остальное — лишь никому не нужное ухарство.

Жанна плутовато, словно избалованный ребёнок, взглянула на Матисоне.

— Значит, по-вашему, ухаживать за свиньями — геройство?

— В некоторых случаях, может быть, да. Жизнь очень сложна. Но это к лучшему, иначе, мне кажется, мы бы все умерли со скуки. И в первую очередь вы — храбрая спасительница тонущих. Никому ведь не нужны два утопленника, и никакой романтики в этом тоже нет, — чуть насмешливо заключила Матисоне.

«В Межакактах, пожалуй, никому бы и в голову не пришло говорить о чём-нибудь таком, — невольно сравнила Гундега. — Там никто бы не вздумал рассуждать, что такое геройство. Дома говорят о том, сколько накопают картофеля, какую сумму выручат от продажи поросят, когда отелится корова и где найти рабочих подешевле. Хорошо это или плохо?.. Нет, плохого в этом ничего нет…»

Жанна снова обратилась к Матисоне:

— Но что же делать?

— Научиться хорошо плавать. — Матисоне, стряхнув с фартука хлебные крошки, встала.