Их было три

— За что? — он добродушно усмехнулся.

— Водила я вас тут повсюду, а вам, может быть, нужно куда-то пойти.

— Сегодня воскресенье.

На холме залаял Нери, и Гундега вздрогнула.

— Вам холодно? — спросил Виктор.

— Нет… то есть да… — замялась девушка, боясь признаться, что испугалась далёкого лая привязанного на цепь пса.

За молодым сосновым лесочком прогрохотала невидимая телега. Может быть, это уже возвращаются Илма с Симанисом… Гундега растерянно заспешила:

— Ну, я пойду…

И она быстро, чуть не бегом, пустилась к дому, разбрызгивая мокрый снег.

— А как же насчёт библиотеки? — крикнул вслед Виктор. — По средам и субботам…

Обернувшись, Гундега неопределённо махнула рукой. В её движениях уже не было прежней свободы и лёгкости. Виктору подумалось, что так бежит человек, на спине которого тяжёлая ноша.

6

Илма с Симанисом действительно уже вернулись с базара. Посреди двора стояла телега с пустым ящиком.

Ещё на крыльце, стряхивая с себя снег, Гундега услышала громкий разговор. Илма смеялась, что-то рассказывая. Судя по всему, она была в приподнятом настроении и без умолку болтала. Насколько Гундега поняла, дела на базаре шли успешно, поросята были в цене, потому что из-за плохой погоды привоз был маленький.

Гундега вошла. На столе стояла бутылка рябиновки и лежал свёрток, из которого торчали хвосты копчёной салаки. Сама Илма сидела с раскрасневшимся от тепла и выпитого вина лицом, поблёскивая золотыми коронками зубов. Не заметив появления Гундеги, она продолжала непривычно оживлённо рассказывать о каком-то покупателе там, в Дерумах:

— …Я ему говорю: большие по три с половиной сотни, те, что поменьше, — по три. Он мне: «Ну и сиди хоть до утра!» — «Ну и буду сидеть! Если ты такой голодранец, что даже трёхсот рублей нет, не покупай! Я со своими хрюшками не вешаюсь тебе на шею». Плюнул и ушёл, а через некоторое время, смотрю, идёт обратно, да такой вежливый да угодливый. Ясно, что ни у кого таких поросят, как у меня, не было…

Она довольно рассмеялась и, заметив, наконец, Гундегу, взяла на колени сумку, поискала что-то и вытащила два свёртка.

— Иди сюда, — позвала она, растроганная собственной щедростью.

В свёртке побольше оказалась белая в синюю полоску материя.

— Это тебе штапель на блузку. Сними ты это пальто, посмотрим, к лицу ли она тебе.

Развернув отрез во всю длину, она поднесла его к Гундеге. Девушка услышала лёгкий шелест ткани и ощутила её мягкое прикосновение.

— Идёт, — одобрила Илма и прибавила улыбаясь: — Молодым всё к лицу. Поди в зал к большому зеркалу!

Громкое название «зал» ещё со времён старого Бушманиса носила самая большая комната в два окна, за которыми весной благоухали гроздья белой и лиловой сирени, а сейчас, поздней осенью, торчали похожие на мётлы голые ветви. В дверцу громоздкого дубового шкафа было вставлено зеркало, доходившее чуть не до самого пола. Просторная комната выглядела так, будто её жильцы давно уехали и никто не ждал их возвращения, кроме безмолвной мебели, хранящей свою красоту и глянец под полотняными чехлами. Даже стенные часы не тикали.

В этой комнате Гундега была лишь несколько раз. Она в ней чувствовала себя связанно, как в помещении, где находится покойник. Угнетало ощущение отрешённости, звонкой пустоты. Комната была похожа на стареющую красавицу, живущую воспоминаниями о прошлом.

Когда-то чисто вымытый пол был покрыт теперь тонким серым слоем пыли. Сырые подошвы сапог оставили на нём тёмные следы. В голове мелькнуло — такие же следы, как недавно в лесу, на талом снегу…

— Ну, насмотрелась? — послышался из кухни голос Илмы.

— Сейчас, — откликнулась Гундега, подбегая к зеркалу.

В полумраке комнаты материя походила на лист синеватой бумаги, полоски слились, их нельзя было различить. Приложив к груди материю, девушка посмотрела в зеркало. Она показалась себе неуклюжей и смешной в торчащих из-под спадавшего полотнища огромных резиновых сапогах, из которых высовывались тонкие ноги. Она подошла почти вплотную к зеркалу, разглядывая белевший в нём овал своего лица. В сумеречном освещении оно казалось нежнее и красивее, чем в действительности. Вероятно, поэтому и глаза казались задумчивыми, вернее, немного томными. Гундега, глядя на своё отражение, сама того не замечая, улыбалась.

— Что ты, Гунит, там так долго любуешься? — спросила Илма, уже стоя в дверях комнаты. В тоне её не слышалось упрёка, совсем напротив, она даже как бы поощряла — дескать, полюбуйся подарком, ты ведь не привыкла к красивой одежде…

Но Гундега уже потеряла всякий интерес к материи и бережно сложила её. Потом, спохватившись, поблагодарила:

— Спасибо, тётя!

— Носи на здоровье, Гунит, — растаяла Илма. — Пойдём покажу, что я тебе ещё купила.

Это была маленькая сакта [12] с сипим стёклышком посредине. Гундега, уступая желанию Илмы, приколола на минутку украшение, но к зеркалу уже не подошла.

Не была забыта и Лиена. Она сидела на своём привычном излюбленном месте на чурбане перед плитой в новом, наброшенном на плечи зелёном платке.

— Красиво? — снова спросила Илма, ожидая похвалы и ничуть не скрывая этого.