Их было три

Никто не позвал. Она прошла немного дальше, потом всё-таки повернула обратно и направилась по дорожке к дому. Она шагала по следам человека, очень уверенным, миновавшим все неровности дорожки. Видимо, человек был здешним. Во дворе Гундега предусмотрительно остановилась, ожидая услышать собачий лай или по крайней мере ворчание, оглядываясь, с какой стороны появится четвероногий сторож. Но собаки не было. В доме было тихо — точно все спали. Следы вели дальше. У крыльца стояла метла. Гундега обмела сапоги и, поднявшись по ступенькам, постучала в дверь. Но в доме по-прежнему было тихо. Казалось, он ещё больше притаился.

Гундега нажала ручку — дверь была не заперта. Она растеряно остановилась в сенях — темно, хоть глаз коли. И тут же ома убедилась, что в доме совсем не так уж тихо. Кто-то гремел сковородой, потом что-то упало, как будто нож. Откуда-то издалека, видимо из комнаты, неслись звуки радио.

Гундега постучала ещё, теперь в дверь, за которой гремела сковорода, и ей сразу открыли. Открыл совсем незнакомый юноша, длинный и тонкий как жердь, в толстых роговых очках. Он грозно, так по крайней мере в первую минуту показалось Гундеге, сжимал в руке большой кухонный нож, и на нём был слишком короткий розовый женский фартук с воланами.

Гундега, немного смешавшись, спросила Матьсоне.

— К сожалению, её нет, — ответил юноша. — Она ещё на ферме. Ой, извините, у меня горит картофель!

И он бросился к плите.

Не зная, что делать, Гундега продолжала топтаться у порога.

— Подождите немного, — юноша, наконец, вспомнил о ней. — Садитесь.

Из-за полуоткрытой двери раздался голос, сразу показавшийся Гундеге знакомым:

— Арчибалд, кто там пришёл?

Юноша проворчал что-то маловразумительное.

— Арчибалд!

— Погоди, Жанна, у меня сейчас самый ответственный момент. Качество ужина зависит от уменья.

Гундега обрадовалась — в самом деле, да ведь это рыжеволосая Жанна с картофельного поля!

— Вы знакомы? — с облегчением спросил Арчибалд. — Входите, пожалуйста. Она лежит.

Гундега вошла в комнату, оклеенную светлоголубыми обоями. На столике стоял радиоприёмник, маленький, как сама комната и всё, что в ней находилось, — шкаф, полка, даже ваза и ночник.

Жанна действительно лежала в кровати.

— Уже? — изумилась Гундега.

— Что «уже»? В постели?

— Да.

— Я уже валяюсь так два дня. Ангина. Садитесь сюда. Нет, лучше там, может быть, болезнь заразная. Арчибалд!

— Да? — отозвался тот из кухни.

— Как же всё-таки — ангина заразна или нет?

Арчибалд что-то ответил, но что именно — нельзя было расслышать.

Разметавшиеся по белоснежной наволочке волосы Жанны выглядели огненно-красными языками пламени. Сквозь бледную кожу виска просвечивали голубые жилки.

Она улыбнулась Гундеге.

— Я почти каждую осень так лежу… Надо вырезать гланды. Как это вы надумали прийти?

Гундега рассказала.

Жанна рассмеялась.

— С этой точки зрения вам было бы неплохо ходить на почту хотя бы раз в неделю, не правда ли?

А так вы никогда, наверное, не выберетесь из своего леса. Я бы, пожалуй, не смогла там жить — скучно. — Подумав, она прибавила: — А может, и смогла бы, если бы было нужно. Не знаю. Здесь, в Межротах, мне нравится потому, что рядом проходит дорога.

— Я совсем не знала, что вы здесь живёте.

— С месяц как перебрались. У нас с Арчибалдом на двоих была крохотная комнатка, вдвое меньше этой. Теперь шикарно — у каждого своя. У Матисоне жили два парня, а нынче осенью они уехали в школу механизаторов.

Приподнявшись на локте, она задумчиво смотрела на окно, за которым в темноте ничего не было видно.

— Здесь хорошо… Иногда отодвинешь занавеску и наблюдаешь, как кипит жизнь на шоссе. — Жанна виновато улыбнулась, точно стыдясь своих слов. — Матисоне и Арчибалд целыми днями на работе, а я одна без дела валяюсь, и такая тоска возьмёт, что хоть волком вой. Знаете, мне сегодня пришло в голову, что, может быть, человеку совсем не обязательно куда-то вечно спешить. Достаточно знать, что такая возможность есть. Стоит лишь пожелать — встанешь и уйдёшь. А если есть дорога, всегда есть и возможность. Ояр Вациетис в одном из своих стихотворений говорит — нужно всегда находиться в дорожном настроении, словно сидишь на чемодане на станции. Хорошо сказано, мне это очень понятно. Вы читали?

Гундега покачала головой.

— Я здесь очень мало читаю. Газет не получаем и вообще…

— Почему?

Гундега промолчала. Прислушавшись к музыке, спросила:

— Это Чайковский, да?

— Да.

— «Лебединое озеро»?

— «Спящая красавица».

В глазах Гундеги мелькнула досада.

— Даже это успела забыть. А ведь когда-то знала.

На миг лицо её посветлело, точно его озарил солнечный луч.

— Знаете, Жанна, у нас в Приедиене был точно такой приёмник, как у вас…

— «Заря».

— Да. Но когда я переезжала сюда, тётя Илма предложила продать его, потому что у неё есть хороший приёмник.

— И в самом деле есть?

— Есть-то есть. Но по нему слушают только воскресную церковную службу из Швеции и иногда по вечерам — «Голос Америки».

— И всё?

— Как-то однажды я включила приёмник, когда передавали концерт Баха. Тётя Илма сказала, что это пустое бренчанье, от которого болит голова. И надо беречь батарейки…