Их женщина

— Речь идет о вашей дочери, мистер. О вашей Элис. — Тихо напоминает парень, теряя терпение.

— Они ведь уже задержали его.

Джимми кладет тяжелую ладонь на плечо отца Элли:

— Кто?

— Роберт Андерсон.

И я вижу, как мой друг отшатывается, не в силах контролировать эмоций. У меня внутри все холодеет. Время исчезает. Для меня. Для всего мира. Где оно? Где всё? Где моя прежняя жизнь? За что? Почему так…

И все-таки, спустя пару секунд у меня получается вдохнуть немного воздуха. Звуки, голоса, шумы — все возвращается.

— Что… — Краснеет от ярости Джимми. — Кто?!

Хватается рукой за стену, сгибается от навалившейся тяжести и боли.

— Они с ним разберутся. — Как-то неуверенно, сдавленно произносит ее отец.

— Я убью его. — Выдыхает Джеймс.

— Тише… — Мужчина подхватывает его под локоть и оглядывается по сторонам.

С такими заявлениями тут не шутят.

— Клянусь, убью…

Моя голова падает в ладони. Я дышу, считая вдохи и выдохи, но не слышу собственного сердца. Но, если я могу дышать, значит, оно еще бьется. Просто стоящие гулом в ушах сожаление, злость и безотчетный страх не позволяют мне его услышать.

Судорожно вдыхаю и зажмуриваюсь.

Сильнее, сильнее, пока от боли не сводит челюсти. Пытаюсь успокоиться. Еще раз. Спокойнее. Тихо. И снова захлебываюсь в попытке выдохнуть. Всхлипываю и отчаянно тяну носом воздух. Кажется, на месте сердца сейчас незаживающая рана, которая тянет, зудит, невозможно ноет. Но я рад тому, что она еще здесь, со мной. Только бы дожить до того момента, как увижу Элли.

Но к ней нас пускают только через сутки. Дают всего пару минут. Мы, грязные и потрепанные бессонницей больничных коридоров, появляемся в ее палате утром, на рассвете. Джимми трет ладонью проступившую щетину и нерешительно ступает внутрь. Я — вплываю за ним, потому что ног своих не чувствую, мое дыхание перехватывает, руки трясутся.

А когда вижу ее, и вовсе окончательно теряю земную оболочку. На секунду у меня дух вышибает из тела, потому что, увитая проводами датчиков и с ранами, заклеенными цветным пластырем, она кажется почти прозрачной. Хрупкой, как хрусталь. Почти неживой. Но вот ее ресницы колышутся, приходя в движение, глаза распахиваются, и я судорожно вдыхаю.

Жива.

Честно? На Элли места живого нет. В лице с трудом угадывается та беззаботная, дерзкая девчонка, которая сражала наповал своей смелостью, бесстрашием, удивляла задорным нравом. Лежащая перед нами бледная тень мало похожа на ту, которую я любил. Но у нее ее глаза. Пронзительно черные, добрые, широко распахнутые и невероятно лучистые.

И в них стоят слезы.

Она ничего не говорит, когда мы подходим к ней с обеих сторон, садимся и берем за руки. Просто смотрит: на меня, потом на него, снова на меня. Я закрываю глаза, чтобы не расплакаться. И снова виню себя. Ее ладонь, зажатая в моей руке, дрожит. Это я дрожу. Весь. Бесстыдно стучу зубами и сглатываю горечь, засевшую на языке.

«Моя Элли. Моя. Мое сердце, моя радость, моя любовь».

— Ты, что, бороду решил отпустить? — Хрипит ее голос.

И я распахиваю веки, чтобы убедиться — в ее глазах нет обиды. Она его не винит. Джимми не отвечает на вопрос, просто крепче сжимает ее руку. Элли переводит взгляд на меня, и я чувствую, как сердце пропускает сразу пару ударов. Опускаю голову ниже и прижимаюсь щекой к ее руке. Ощущаю, как ее тонкие пальчики шевелятся, поглаживая мое лицо.

— Тебе больно? — Спрашиваю.

Она так вздрагивает и съеживается, что тут же начинаю корить себя за нечаянный вопрос. Но Элли тихо отвечает:

— Уже нет. — И жалобно поджимает губы.

Готова расплакаться.

И я переплетаю наши пальцы и целую каждый ее пальчик в надежде хоть как-то облегчить состояние девушки. Меня всего трясет, в пересохшем горле горит. Трудно смотреть на ее опухшее лицо, покрытое багровыми ссадинами, на здоровенный синяк под глазом, но я все равно смотрю.

Потому что люблю ее. Моя Элли прекрасна всегда. И я снова вдыхаю запах ее кожи, который даже медикаменты перебить не способны. Вместе с ним в мое тело медленно возвращается жизнь.

— Они задержали его. Он за все ответит, вот увидишь. — Обещает Джимми. — У них его ДНК, ему не отвертеться. — Друг болезненно вздыхает и переходит на шепот: — Прости, прости меня Элли! Если бы я тогда не наговорил тебе, если бы задержал…

— Вам пора, ребята. — Окликает нас появившийся на пороге врач.

— Ты не виноват, — сиплым голосом отзывается Элли.

— Время. — Напоминает доктор.

Я отчаянно припадаю губами к ее руке. Не могу надышаться, насытиться этими короткими прикосновениями к ее коже.

— На выход, парни.

И мы уходим, пообещав ей, что все будет хорошо. Хотя оба понимаем, что хорошо теперь ничего не будет. Мы хотим остаться в больнице, но врач напоминает, что прийти можно будет только завтра утром. Нехотя топаем к выходу, где нас уже ждет моя матушка, отказывающаяся понимать, что такого произошло, из-за чего мы все всполошились настолько, чтобы ночевать в госпитале.