Икона

Через неделю с небольшим на улицах, прилежащих к Волобуевской, появились комсомольские патрули. Парни прогуливались с девушками и при виде людей, стоявших перед оцеплением или идущих к нему, принимались громко обсуждать «поповскую выдумку».

Зачастую они обступали бедную старушку или худого мужика, своих ровесников или ровесников своих родителей и убедительным тоном доказывали: нет чуда на Волобуевской, просто деваха перепила в компании, и её столбняк хватил. А так как двигать её нельзя – помрёт, оставили больную пьянчужку дома. Скоро мать её вернётся из больницы, будет ухаживать за дурой дочкой.

– А зачем милиционеры стоят, никого не пускают? – подозрительно спрашивали старушки, худые мужики и прочий народ, тянущийся на Волобуевскую.

– Так больна Карандеева! – объясняли комсомольцы-атеисты, округлив лживые глаза и подняв брови. – Охраняют, чтоб любопытные не зашли, не ограбили. А вы как думали!

– А мы думали – Николай Угодник вашу атеистку наказал, – говорили старушки и крестились. – Нечего со святым образом шутки шутить, пляски плясать…

– Да не было ничего! – с жаром уверяли комсомольцы. – Придумали всё это дружки её, понятно? Разыграть хотели, а вышло боком. Теперь их арестуют за такое дело. Преступление это, между прочим: народ в заблуждение вводить…

– С семнадцатого года вводят, – проворчал кто-то невидимый комсомольскому патрулю... – всё вводят и вводят в заблуждение, что Бога нету. А как Его нету? Вот Он, пожалуйста…

Зорко высматривали наглого невидимку комсомольцы, но не выдали его люди. А те с новым жаром увещевали: да не было, не было ничего, товарищи, Бога ж нет, откуда чудеса?

А народ по чуду Божьему изголодался. Десять лет минуло с одного из великих чудес: победы над фашистской Германией. Подзабылось, как приходили к преподобному Феодосию Кавказскому лица в погонах, спрашивали, каков будет конец войны, а тот молился день и ночь, и видел три видения, в которых Пресвятая Богородица упрашивала Сына Своего Господа Иисуса Христа пощадить Россию, а Господь всё отказывал, а потом ответил, что коли откроют церкви и монастыри, позовут священство, воссоздадут патриархат, то помилует Он страну цареубийц, преступников и безбожников. И Сталин всё сделал по слову преподобного Феодосия. И русские выиграли войну.

Только об этом чуде-то мало кто знал. Тоже замолчали изо всех возможных сил.

Неужто и Чекалинское чудо в секретных архивах похоронят?!

Комсомольцы бойко твердили:

– Да нет там ничего такого, на Волобуевской вашей!

– Вы там были? – тут же переспрашивали их.

– Были! – не моргнув глазом, отвечали бравые комсомольцы.

– И что?

– И ничего!

– Не стоит каменная девушка?

– Ничего не стоит – лежит себе в кровати. Врачи определили, что ступор у неё какой-то. И все дела.

– А чего ж тогда оцепление? – проницательно вопрошали дошлые.

– А чтоб такие, как вы, – шибко любопытные, – в дом к ней не ломились, не пугали больную работницу завода имени Сленникова. Выздоровеет – сама всё расскажет. Вопросы есть?

Им в ответ недоверчиво хмыкали и отходили. Многие из тех, кто поначалу не верил в такое странное чудо, стали перешёптываться: неспроста, мол, комсомольцы-то ходят агитируют; видать, и вправду стоит Вера – живая и мёртвая одновременно.

– Стоит, стоит, – шептались-перешёптывались. – Вся твёрдая, как железо. Врачи иголки в неё втыкали, а проткнуть не могли. Сердце стучит редко-редко. И положить её не могут. Толкают её, а она ни с места. Плотника, сказывают, капитан ихний велел привести. Мол, руби пол, чтоб деваху каменную повалить. Плотник рубит – ему чё, приказ есть приказ. А на досках ни царапины. И кровь выступила, будто не доски это, а плоть живая, человеческая. А топором плотниковым-то теперь лишь масло рубить… Во как! Затупился топор…

– Не повалили. Стоит. Икона в груди. И платье уже пыльное, должно быть.

– А мать-то её где?

– А где ей быть? Говорят, в больнице.

– А чего с нею?

– Как чего? Известно, чего: увидала каменную дочку, и хлоп в обморок. Сердечный, видишь, приступ. И ничего не поделаешь. Переживает ведь за дурочку свою.

– Чего это – дурочку? На заводе-то она в передовиках, и комсомолка активная, и в ансамбле поёт.

– До чего пение-то её довело? Песни, пляски – вон кощунство тебе какое.

– Да ну – песни, пляски! Всегда и пели, и плясали, и ничё, в церковь ходили, Богу молились, никто не каменел.

– Ну, тогда и пляски, и песни другие были – про жизнь да про любовь.

– А сейчас про что? Про то же.

– Про то, да не так.

– Да как же?

– Да безбожно же!

Пауза законченности и задумчивости. Песни те же, а в душе Бога нет. А если и нет, что такого? А такого: спускаются тормоза, и летит человек не вверх, в небо чистое, а вниз, с небоскрёба да в пропасть помойную. И не замечает этого.

До революции замечали далеко не все. А теперь и вовсе почти никого не осталось: истребили тех, кто знал Бога. Осталась горстка, и ту Хрущёв изо всех сил ногтём давит.

«Клопы вы, православные, клопы, и давить вас, давить, чтоб брызнуло!» – орал слепород, ненавидящий всякое упоминание о Господе нашем и Церкви Его святой православной.