Икона

– Не протыкает, что ты будешь делать… – промолвила она. – Уже третий шприц! Кожа-то холодная, прямо ледяная! А мышцы словно льдом налились – не проткнёшь! Никогда такого не видела! На столбняк совсем непохоже. Я прослушала сердце – вы записываете?

– Записываю, Александра Вадимовна.

– Феноменально! Очень редкое сердцебиение! Раз в двадцать две секунды! Это просто невероятно! Нет, мне надо присесть.

Она присела за тот же стол со шприцем в руке и только тогда заметила Светлану и остальных.

– А вы что тут делаете? –строго прикрикнула она. – Посторонним не положено! Уходите сейчас же! Через пять минут милиция приедет, ещё арестует вас! Идите-идите! И помалкивайте, пока хуже чего не стало!

Светлана Терпигорева прижала к груди руку.

– Александра Вадимовна, – выдавила она, не в силах отвести глаз от статуи, в которую оборотилась её подруга. – Что же Вера-то – живая или… как?

Водовскова сумрачно посмотрела на неё, пожала плечами.

– Живой труп, – констатировала она. – И труп лежал во льду несколько дней. И у него бьётся сердце и работают лёгкие.

– И ещё он примёрз к полу, – добавила медсестра, стуча зубами. – Страх какой… Пойдёмте ж скорее отсюда, Александра Вадимовна, пожалуйста. Я всё записала.

– И что, отодрать её от пола невозможно?

Водовскова пододвинула к себе исписанный листок.

– И это тоже, – кивнула медсестра и взглянула на остолбеневшую компанию. – А ну-ка, подите-ка вон, – велела она. – Вам же ясно сказали – сюда нельзя. Если будут нужны ваши свидетельства, милиция вас найдёт.

– Ступайте, ступайте отсюда, – поддакнула Александра Вадимовна, не поднимая головы. – Нечего тут… И помалкивайте. Сами знаете, что за это вам будет: закон о религии пока никто не отменял.

– Указ, – поправила медсестра, но врач устало отмахнулась:

– Всё равно.

Компания развернулась и, толкая друг друга, выпроводилась вон со двора. Жучка не тявкнула, не зарычала – лишь внимательно проводила гостей чёрными глазами, закрыв зубастую пасть.

На перекрёстке, где надо было расходиться, все остановились.

– Вот и посмотрели, – сдавленно произнёс Лёшка Герсеванов. – И чего теперь делать?

– Прямо хоть комсомольский значок на помойку выкидывай, – поёжилась Полина, невольно оглядываясь на крошечный издали дом Карандеевых.

– Погоди выкидывать, – одёрнула Революция Леонидовна. – Тут разобраться надо.

– Чего разбираться? – твёрдо сказала бабушка Фрося. – Просила у Бога наказания – вот и получила. Теперь стоять будет, пока прощения не вымолит.

– У кого? – машинально спросил Лёша.

– У святителя Николая, надо полагать, – уверенно ответила бабушка Евфросиния.

Революция Леонидовна ошарашено таращилась на неё, не узнавая забитой, едва видимой и слышимой старушечки в этом монолите правды. Вот ведь что чудо делает… И что, действительно, теперь делать? О чём думать? Как? И вообще: каким оружием теперь можно сражаться с этим опиумом для народа – Богом Праведником и Его Праведницей Матерью?

Стои́т ведь Вера Карандеева с иконой, вся каменная стои́т. Не мёртвая, не живая, не зомби, не коматозная. Верно ведь та врачиха, Александра Вадимовна Водовскова сказала: не столбняк у Веры. Не столбняк, точно. При любом столбняке медицинские иглы не ломаются, и человека с места сдвинуть можно. Но… кто знает… вдруг сдвинет кто Веру? Профессор медицины или там, к примеру, новомодной физики, которую повсюду ругают… как она называется… не вспоминается что-то название…

Революция Леонидовна шла вслед за дочерью и за свекровью и потела от горячих напряжённых дум.

Разошлись в стороны снеговые тучи, пропустили небо и солнце. Словно НЕБО Божие и СОЛНЦЕ Господне пропустили.

Так ведь оно и не скажешь, что в обыкновенном доме в данную минуту обыкновенная девушка из страны Советов являет собой самое невероятное, что только может произойти в двадцатый век науки и технического прогресса: свидетельствует о существовании Бога, забытого на сотворённой Им Земле большей частью человечества.

ГЛАВА 3

Январь 1956 года. Начало перерождения

Лёва Хайкин пошёл со Светой Терпигоревой к Вериному дому в тот же день ввечеру. Увязались за ними и Совдеп Гасюк с Идой Сундиевой: их терзало любопытство – ожила подруга или так и стоит прикованная к половицам? Они едва узнали знакомое место: невесть откуда узнавшие о произошедшем в новогоднюю ночь люди облепили забор и закуток перед калиткой дома номер сорок шесть и пытались разглядеть что-то в окнах. Лаяла Жучка.

– Чего стоим? – тихо спросил Совдеп у мужика в тулупе.

Тот обернулся. Морщинистое лицо его облепленное бородой, как ватой, краснело от мороза, маленькие чёрные глазки сверкали искрами непонятной радости.

– Бают, святитель Николай какую-то девку-комсомолку приструнил за богохульство, в статую оборотил, – охотно прошептал мужик и кивнул на тёмные окна. – Стоит, понимашь, морозкая и твёрдая – шо твой камень! А в грудях икона руками прижата. Врачи отдирали – не отодрали. На пол валили – не свалили. Во ведь какая сила Божья! Какая страхотина! Поневоле перекрестишься и в церкву побегёшь.

Он смерил молодёжь любопытным взглядом, пальцем с криво обрезанным ногтем пригрозил.