Икона Христа

Образ выступает здесь как тень более высокой, подлинной реальности. Образ отсылает выше себя к той реальности, о которой он внушает лишь слабое предощущение. Поклонение в духе и истине предполагает известное превосхождение материи, «дабы Дух мог восходить к Богу»[581]. Св. Феодор указывает также, что взирать на икону одними лишь телесными очами — этого мало. В таком случае мы увидим только внешний облик изображенного лица, а не его самого, это лицо. Кроме того, у нас не всегда иконы под руками. Все это требует, «чтобы мы постигали Христа также духовно, и без иконы»[582].

Нет ли в подобных рассуждениях заметного принижения значения икон? Действительно, как раз подобные тексты неоднократно давали повод причислять богословие иконы Студитского игумена к платонизму[583]. Если иконе приписывается одно лишь анагогическое («возводящее ввысь») значение, то мир иконы принижается в пользу «истинной реальности», а она по ту сторону любых изображений. Иконе тогда отводится роль сущностно несовершенной реальности[584], так что держаться за икону — неправомерно.

Если бы мы подверстали Феодора Студита к указанному направлению в духовной истории, то он остался бы совершенно непонятым. Несомненно, икона имеет у Феодора анагогическую функцию, но духовное умозрение, к которому она нас возводит, не имеет никакого другого предмета, кроме той же самой Иконы, — вочеловечившегося Слова Божия. Вот здесь-то св. Феодор явно отходит от понимания образа в платонизме; здесь же заключен решающий пункт всей полемики с иконоборцами, начиная с Евсевия Кесарийского и вплоть до императора Константина V:

«Если некто говорит: "Поскольку мне надо почитать (Христа) духовно, излишне почитать Его на иконе", то пусть он знает: этим отвергается духовное почитание Христа. Ибо если некто в своем духе не видит Христа, в человеческом облике, Сидящим одесную Отца, то он вообще Его не почитает. Наоборот, такой человек отрицает, что Слово стало плотию. Напротив, икона Христа есть надежное свидетельство, что Предвечное Слово уподобилось нам, человекам»[585].

Держаться одних икон — недостаточно. От себя иконы отсылают выше себя. И все же подход к иконе Христа у Феодора глубочайшим образом отличается от платонизма. Зримый образ отсылает не к чисто духовной реальности, а к воскресшему Господу, вознесенному, в Его прославленной телесности, «одесную Отца». Икона не потому несовершенна, что она принадлежит к зримо­материальной действительности, ибо и Сам Христос, в том числе и в Своей прославленной телесности, принадлежит к ней. Она несовершенна, потому что она является всего лишь образом Христа, а нам хотелось бы воскликнуть вместе с апостолами: «Мы видели Господа» (Ин 20,25).

Мы желаем видеть Его не только на иконе, но Его Самого, in persona. Стало быть, речь идет не о том, чтобы держаться только иконы, и не о том, чтобы стремиться к совершенно безобразному, чисто духовному умозрению. Иконопочитание — одновременно и зримо, и духовно; в зримом изображении Христа Его тайна почитается духовно. Лишь в грядущем мире мы узрим Самого Христа[586].

Вочеловечение Божие есть доказательство того, что конечной целью христианского созерцания не может быть чисто духовное умозрение: «Если бы оно было достаточно для себя одного, тогда Предвечному Слову требовалось бы и явиться нам чисто духовным образом»[587]. Но Христос нам «явился во плоти» (ср. 1 Тим 3,16). Его вочеловечение — это не преходящий момент, имеющий потом быть превзойденным.

Соответственно и христианское созерцание не может не пойти тем путем, по которому прошел Сам Бог, чтобы прийти к нам:

«Живописный образ есть для нас священный свет, искупительное напоминание, поскольку он показывает нам Христа во времена Его рождения, крещения, чудотворения, на кресте, в гробу, в воскресении и в вознесении на небо. И во всем этом мы не обманываемся, словно якобы ничего этого не было. Ибо зрительная наглядность приходит на помощь духовному созерцанию, так что благодаря той и другой укрепляется наша вера в тайну искупления»[588].

Здесь мы наталкивается на экзистенциональное «место в жизни» (Sitz im Leben) практики иконопочитания. Образ — это не уступка «слабости» человека. Он коренится в человеческом естестве, навсегда воспринятом вочеловечившимся Предвечным Словом. Отсюда созерцательность не исключает умозрения Да, св. Феодор Студит не опасался наставлять своих монахов, чтобы они не презирали силы воображения и фантазии:

«Фантазия — это одна из пяти душевных сил. Она есть род образа, а фантазия и образ — суть отпечатки. Вот почему образ, сходный с фантазией, не может быть бесполезным... Если бы фантазия была бесполезна, то зачем бы ей быть частью человеческого естества? Тогда и другие душевные силы были бы бесполезны — восприятие, представление, рассудок, разум. Так что разумное и ясное исследование человеческого естества обнаруживает, как бессмысленно было бы презирать образ и фантазию»[589].