Икра заморская баклажанная. Эпизод Второй

Среди этого леденящего душу упадничества и декаданса быстро, обжигаясь и присёрбывая, будто наперегонки, хлещем чай. Не до китайских чайных церемоний – хоть что-то тёплое почувствовать внутри. Хоть какую капельку надежды в виде глотка сладкого горячего варева. Ещё по дороге, видя в грязной жиже яркие фантики от конфет и кожуру лайма, разбросанные верстовыми камнями и молчаливым назиданием нашей неподготовленности, мы сглатывали липкую завистливую слюну: «Буржуи!» – почему нам в голову не пришла такая гениальная в своей простоте идея: конфеты? Да хоть сахар кусковой! Только нет у нас кускового, есть лишь жёлто-коричневый тростниковый сахарный песок – «Brown Sugar» [72].

Жизнь, конечно, не наладилась, и всё же: чай с сахаром (под аккомпанемент нестареющих Роллингов в голове) развеяли хотя бы ту густую влагу, окружавшую нас. Тут и познакомились наконец со сладкой «сахарной» парочкой зеландцев [73], выплывших из тумана. Они бодры, веселы и пышут оптимизмом [74]. Учитесь, рыги!

Песня №6

Профессор Беловежский уже навёл мосты по экстренному спуску вниз. И завтра утром он однозначно нас покидает. Не останавливаем, видя его слабо отсвечивающее состояние. И в глубине души даже завидуем: завтра он будет пить пиво и щупать шоколадных цыпочек:

– Саша, договаривались ведь «без фанатизма». Почему сразу не сказал, как плохо себя почувствовал?

– А я вам всю дорогу твердил «поле-поле». А вы смеялись…

– Отец, так ты по жизни «танзаниец», только ведь «поле-поле» – это же ещё не болезнь. Что хоть с тобой?

– Мне XXXёво.

– Что за болезнь такая: «XXXёво»? Какие симптомы?

Профессор был скрупулёзно точен, даже беспощаден в описании своей новой болезни. И ни один симптом не укрылся от его «орлиного» взора. Он рассказал обо всём, что знал и помнил, начав с начала начал – с Творения: «И сотворил Элохим небо и землю. И подпёр небо твердью. И разверз хляби небесные, и жижа заполнила сущее…» [75] – Апогей повествования пришёлся на:

– …у меня в плеере играл 92-й Оззик. Ну ты знаешь, там ещё эта «та-та-та та-а-а». И всё было хорошо вплоть до ШЕСТОЙ песни. А на шестой песне я почувствовал, как голова закружилась, меня затошнило, и стало совсем XXXёво.

– Ты в обмороке когда-нибудь бывал?

– Нет.

– Поздравляю: «XXXёво» – это предобморочное состояние. Отец, надо дожить хотя бы до завтра. С бедой надо переспать. Как с девкой. Ну, тебе ли не знать: «Ах, эти утренние девки – не то что девушки вечерние…» [76] – утро вечера, в общем… Слушай, Саня, идея: ты в следующий раз ШЕСТУЮ песню пропусти и начни слушать Оззика сразу с СЕДЬМОЙ!

Четвёртый день Восхождения

Кили, Barranco Camp. Waiting for the Sun… [77]

22 октября, 07:00

Всю ночь боролись с холодом и влагой. Мне даже пришлось придумывать из своего рюкзака некую инженерную конструкцию, чтобы сберечь многострадальные, вконец закоченевшие мениски. И спали с Братом «ложечкой», практически прижавшись друг к другу:

– Марик, это ничего, что мы…

– Но мы же никому не скажем?..

А с утра собирали себя по кускам. Веником по сусекам выметали, чтобы уже хоть какой колобок получился. Два «колобка», я и Бокса, забыли вчера в тумане в Книге учёта отметиться. Пытаемся шутить: «Ну всё, писец! Рейнджеры на лошадках уже скачут, рыщут по долам в наших поисках, АК-МЭ-МА-МИ потрясая…» – АКМ-ами в смысле – язык и губы от холода отказываются шевелиться.