Мама дорогая, Я ПЬЯН!
Ледник. Он действительно заслуживает опьянённого созерцания. Острые ростры ледяных глыб в лучах восходящего солнца просвечивают насквозь небесной лазурью. А мы сквозь пьяный угар ловим эти уходящие моменты. Потому что через каких-нибудь 20 лет снежная шапка Килиманджаро полностью сойдёт с лица земли и останется лишь на страницах бессмертных произведений: моих и старика Хэма [114]
.ПЯТЬ ТЫСЯЧ ВОСЕМЬСОТ ДЕВЯНОСТО И ЕЩЁ КАКИХ-ТО ПЯТЬ МЕТРОВ
! Если бы пролитые здесь кровь, пот и слёзы [116] могли застыть и превратиться в камни, Вершина уже давно бы перевалила шеститысячный рубеж. Так, а что написано?«Поздравляем… бла-бла-бла… высшая точка Африки и высочайшая отдельно стоящая вершина Мира»
Ух ты. Если б не был так загрёбан, наверно бы удивился. Кто-то даже прилепил к билборду рекламу «Орифлейм». Нормально, да? А если я работаю в секс-шопе на Серпуховской или в видеопрокате в переходе у Павелецкого? Или зазываю на автобус в Воронеж через Чаплыгин? «Орифлейм, звоните прямо сейчас!» Пыздэсь! И Отцы туда же, кто во что горазд: с корпоративными стягами на фоне плохо сколоченных досок и рекламных стикеров фотографируются. А мне, блин, шахиду по жизни, что тогда: надо было с зелёным Знаменем Ислама сюда переться? Вот сейчас достану из рюкзака голову Инопланетянина и всё ему про этот бред расскажу…
Но Вершина не на этом щите и не в дурацких надписях на нём. Она в голове. А в голове ЕЁ НЕТ! Нет торжества, нет осознания своего, хоть и маленького, подвига. В голове нет ничего – пустота!
Хорошо, что мой фотоаппарат благополучно сдох без подзарядки. Как и рассчитывал, ровно через сто кадров. Теперь я могу засунуть его куда подальше и уже подумать о вечном. Без этой журналистской суеты и охоты за «жареным». Слипающимися глазами ловлю последние кадры: парни перед знаковой съёмкой не на шутку разбушлачиваются и причипуриваются, будто для глянцевого журнала, рисуют на покорежённых лицах дежурные улыбки и замирают перед объективом в героических позах.
А я хуже пленного фрица под Москвой: в каких-то обмотках, в съехавшей на один глаз балаклаве, с перчаткой на одной руке и варежкой на другой. Ну рыга рыгой! Ну и ладно. Ну и пусть рыга. Мне пох… мне по… мне пх-х…
«А? Что? Нет, не сплю. Несколько кадров? Угу…»
Что хуже, подъём или спуск, ещё вопрос. Всё, что ночью было пройдено прилежными стежками-зигзагами, шажок-к-шажку, поле-к-поле, теперь как на обратной перемотке бешено проносится мимо. Мы попросту беспорядочно скатываемся «на полусогнутных» по осыпающемуся вулканическому гравию. Любое неверное движение ногой, или попавшийся под ней камень грозит неисчислимо увеличить скорость спуска, превратив её в скорость свободного падения.
Особенно актуально в нынешнем состоянии, ведь после буйной «запойной» ночи на Вершине начался конкретный абстинентный отходняк. Во рту будто рота солдат танзанийской гвардии заночевала. Ещё и окна порасхлебенили, а на дворе-то, чай не Африка – минус 10! От частого и глубокого вдыхания ледяного воздуха вприкуску со льдом в простуженном горле режет и першит. Как штыками порезали глотку доблестные танзанийские гвардейцы.
А самого шатает и мутит. Мутит и шатает. И мутит! И ша… ланды полные кефали… [118]
На склоне солнце светило прицельно прямо в глаз. И как я не закрывал лицо этой дурацкой, съехавшей набок балаклавой, истрепавшей все нервы ещё на подъёме, обгоревший нос стал под стать обладателю – Дед Мороз в канун предновогодних корпоративов: шапку потерял, борода набок, а разорванная в мотне шуба то ли в блевотине, то ли ещё в чём похуже. Снегурка после десяти вызовов не лучше, но ещё умудряется Дедушку за шкирку домой волочить. Как сдачу с новогоднего подарочка.
Все в пыли, всё в пыли. Хорошо, что не взял пуховик, как Джимми: пришлось бы после выбросить – пыль заместила собой весь пух. Вулканическая «лунная» пыль заместила собой всё: силы, желания, эмоции. Выжгла всё изнутри дотла, превратив наши бренные останки в пепел. Вулканический пепел. Внутри и снаружи.
«Сил нет! Пойми это, Саня!»