Ильич

От бесконечных упражнений с лопатой даже на привычных руках Серого под верхонками вздулись и лопнули мозоли. Болела спина, колени и особенно сильно — правая нога, ступня в том месте, которым наступают на лопату. Но хуже боли была усталость. Тяжёлая, давящая, а главное — безнадёжная.

В какой-то момент Серому показалось, что всё — конец. Они, все трое — и он, и Ринат, и Лёнька — оказались в стороне от настоящей, большой жизни, словно бы попали на другую планету, и планета эта отдаляется от Земли, расстояние растёт с каждой минутой и…

И совсем скоро, через полчаса или ещё быстрее, они навсегда улетят в никуда, в пустоту, во мрак. Там не будет ни яхт, ни белых лимузинов — только глина, противный привкус железа во рту, изжога от китайской тушёнки и мокрые ноги.

А ещё туалет на улице, холодная вода, от которой ломит зубы, когда чистишь их утром, и полная, абсолютная, космическая какая-то беззащитность перед некой силой, огромной, как ночь, и такой же безжалостной и беспощадной. Беззащитность такая, что даже дверь запирать бессмысленно, потому что от этой силы не спасут никакие замки и щеколды. Она войдёт и сделает всё, что посчитает нужным.

От тоски и бессилия Серому захотелось завыть на колючие звезды.

Из темноты выдвинулся зябкий силуэт Лёньки, кутающийся в бушлат. Жёлтый свет фар лёг на её лицо, как акварель.

— Нужно снизить удельное давление на грунт, — сказала Лёнька.

— Да пошла ты, — проворчал откуда-то из-под заднего моста «МАЗа» Ринат.

— Фильтруй, — сердито крикнул ему Серый. — Она-то в чем виновата?

— Нет, правда. Чем больше площадь опоры, тем меньше проваливаться будет. Это как лыжник… — Лёнька изобразила бегущего по лыжне человека. — И когда по сугробам идёшь, на беговых лыжах утонешь, а на охотничьих можно пройти. Чем шире, тем лучше.

— Какие лыжи, а? Чё несёшь? Кызбола[48], иди отсюда! — заорал выбравшийся из-под машины Ринат.

— Погоди, — остановил его Серый. — Ну, хорошо, площадь опоры… А из чего эти опоры сделать?

Лёнька молча повернулась к будке, и Серый второй раз за этот долгий день ощутил волну необъяснимой нежности к этой странной девушке.

Он — понял.

— Всё! — сказал Ринат. — Я сворачиваюсь. Бетте[49]. Ночь уже.

— Полчаса, Ринатик, — Серый отбросил лопату. — Всего тридцать минут. Как братишку прошу.

* * *

И опять они провозились куда дольше, чем объявил Серый, но дело пошло, и Ринат тоже завёлся, загорелся, и с диковатым азартом отдирал от крыши будки листы кровельного железа, густо покрытого масляной краской.

— Гвозди, гвозди смотрите! — кричал он, сбрасывая с крыши очередной лист, громыхающий, словно противень на столовской кухне.

За гвозди отвечала Лёнька — он руками ощупывала буквально каждый сантиметр кровельного железа. Проверенные листы забирал Серый, складывал их вдвое, втрое, топтал ногами, и мостил площадки под аутригера.

Когда железо кончилось, в ход пошли асбестовые плиты дорожки и доски, а в конце Серый снял с петель дверь.

— Всё, давай, будем пробовать! — махнул он Ринату.

Тот залез в кабину, завёл «МАЗ», неловко переваливаясь на ходу, как утка, оббежал кран и начал дёргать рычаги, опуская аутригеры на подготовленные площадки. Опоры вдавились в железо, послышался скрип, треск, но кран не поехал по склону, как это было раньше, и Серый устало скомандовал:

— Выпускай на полную.

Взревел двигатель, гидравлика тяжело закряхтела, точно живая, и «МАЗ» начал приподниматься на опорах, как какой-нибудь боевой робот из американского фильма про будущее.

Ринат выскочил из-за жёлтой кормы крана, показал большой палец — ништяк, мол, и полез в будку крановщика. Лёнька подошла к Серому. Он обнял её, поцеловал в щеку.

— Ты прямо профессор.

— Нет, — устало улыбнулась она. — Просто в школе хорошо училась. У тебя йод есть?

— Зачем? — удивился Серый и только теперь заметил, что Лёнькины руки все в крови — изрезала о кровельное железо. В свете фар кровь казалась коричневой, ненастоящей. Серый метнулся к будке, на ходу бросив:

— Я щас! Щас!

Йода, конечно, не было, но был спирт, последняя заначка Афганца, зелёный литровый пузырь проклятого «Рояля». Серый выволок его из-под тумбочки, прихватил кухонное полотенце, выскочил на улицу.

— Во! Давай свои руки.

Лёнька отобрала у него бутылку и полотенце, кивнула на кран.

— Я сама. Иди, помогай.

* * *

Ринат начал подъем, и двигатель «Маза» сразу же перешёл на натужный рёв, утробный и страшный. Трос натянулся. В свете фар статуя в яме шевельнулась, вздрогнула, как человек, очнувшийся после долгой пьянки, чуть-чуть повернулась, так, что вытянутая рука поднялась над кучами глины.

— Не идёт! — проорал, перекрикивая шум, Ринат из кабинки крановщика. — Сожгу сцепление… Кут сегеш[50]!

Серый посмотрел на него — выпученные глаза, оскаленный рот — и махнул, мол, всё равно давай!

Ринат вцепился в рычаги, отчаянно давя на педаль газа. Дико заскрежетал трос, стрела крана заметно изогнулась, как будто это был гигантский спиннинг.