Илиодор. Мистический друг Распутина. Том 1

На Пасху пришел обнадеживающий ответ от Роговича: «Благодарю вас всех, подписавших поздравление. Ваши телеграммы представлены мной обер-прокурору. Доброе дело, основанное отцом Илиодором, с Божией помощью не погибнет».

Петербург (28.III — 1.IV)

В Петербург о. Илиодор приехал утром 28.III, в Великую субботу и остановился, как и ранее, у еп. Феофана в Александро-Невской лавре.

Прежде всего иеромонах поспешил телеграфировать на Высочайшее имя в своем обычном высокопарном стиле: «Любвеобильный царь-батюшка! Сегодня вы прощаете преступников ради воскресшего Господа. Повелите приказать возвратить меня из гроба Минска в Царицын к многочисленным моим ученикам и духовным детям».

Затем о. Илиодор посетил обер-прокурора, но тот был непреклонен и настаивал на его немедленном отъезде в Минск, ссылаясь на двукратно выраженную Высочайшую волю.

Расставшись с обер-прокурором, о. Илиодор обошел некоторых иерархов, перед которыми «принес свое искреннее раскаяние и покаяние в грехе покушения на непослушание и сопротивление Высшей Духовной Власти». Несмотря на видимое смирение, он продолжал просить своих высокопоставленных собеседников об отмене ссылки. Тщетно. «…все мои усилия были напрасны, — писал он. — Даже слово Бога не помогло бы. Меня никто не слушал, и приказ „В Минск!“ остался в силе». Отмечая, что «настроение высших сфер Петербурга было, однако, не в пользу о. Илиодора», биограф добавляет, что «надо было ожидать худшего наказания, чем ссылка».

Единственное, чего удалось добиться, — это разрешения служить в пасхальную ночь. Однако снять запрет в целом митр. Антоний отказался, ссылаясь на необходимость синодального определения.

Последняя надежда была на еп. Феофана. Но он отказался хлопотать за о. Илиодора перед Государем «на том основании, что часто обращаться с просьбами к царям опасно, так как та дверь, лазейка, куда он приходит к ним, может в конце концов закрыться, „могут на нее замочек повесить“».

Вот в эту-то минуту крайнего отчаяния к ним вошел Григорий Распутин, давно приятельствовавший с еп. Феофаном и потому помнивший его любимое духовное чадо еще студентом. Расцеловав о. Илиодора, Григорий принялся его утешать.

Последовавший диалог сам Сергей Труфанов впоследствии изложил вполне правдоподобно:

«Заметив, что Феофан не желает с ним и разговаривать, Распутин обратился ко мне, потрепал меня за плечо и спросил:

— Ну, что, дружок, голову-то повесил? А? В Царицын, небось, хочешь?

— Хочу, очень хочу, — ответил я. — Как же, ведь там большое дело, там жизнь моя; ведь я ни к чему больше не стремлюсь, как только дела делать. Что же я сделаю, если меня, как собаку, будут гонять с одного места на другое…

Феофан воспользовался моментом и быстро-быстро куда-то скрылся.

Мы остались с Григорием вдвоем».

Здесь Труфанов намеренно опускает важную деталь: он не просто жаловался на претерпеваемые им гонения, но и обратился к собеседнику за помощью, о чем сам проговорился в более раннем тексте: «Когда епископ Феофан, мой духовный отец, отказался за меня ходатайствовать перед царем, я попросил Гришу. Он охотно согласился».

Мотив согласия чувствуется и в сохраненной Труфановым следующей реплике собеседника:

«Григорий продолжал:

— Хорошо, хорошо, голубчик! Ты будешь в Царицыне…

— Когда? Быть может, лет через десять, когда мое святое дело там порастет бурьяном и колюкой?

— Нет, нет; ты будешь скоро, дня через три поедешь отсюда, но не в Минск, а к себе, домой.

— Как так? Мне обер-прокурор сказал, что возврата к прежнему нет, так как государь уже два раза, по докладу Столыпина, подписался об удалении меня из Царицына.

— Два раза, два раза?! Это для них много, а для меня ничто. Будешь в Царицыне, понимаешь? Ну, не беспокойся напрасно и помни Григория. Потом вот еще что знай: нельзя теперь так царей и правительство изобличать, как это делал, к примеру сказать, Филипп Московский; теперь, дружок, времена не те».

Пораженный и уверенностью, с которой говорил необыкновенный собеседник, и прозорливостью его заключительных слов, сказанных прямо в ответ на последнюю царицынскую проповедь, о. Илиодор тут же уверовал в свое спасение и с этой минуты стал одним из самых преданных почитателей Распутина.

«Если бы в это время кто хотя бы нарочно намекнул мне поклониться Григорию в ноги и поцеловать их, то я бы, не задумываясь, сделал это, так как чувствовал, что он возвращает меня к жизни, оказывая благодеяние лично мне, делу святому, над которым я трудился в Царицыне».

Приближалась пасхальная служба. О. Илиодор исповедовался у еп. Феофана, покаявшись, между прочим, «в грехе своего упорства и неблагоговейного отношения к Св. Синоду». Ночью им предстояло служить вместе в академическом храме.

Сюда же явился новоиспеченный благодетель, в сопровождении неких придворных, которых он «привез посмотреть, как служит Феофан». Во время заутрени Григорий похристосовался с о. Илиодором в алтаре и предупредил, что завтра придет письмо из Царского Села.