Илиодор. Мистический друг Распутина. Том 1

Как только Воскресенский открыл заседание «уже в возбужденном состоянии», священник попросил назвать фамилии судей. «Воскресенский … затопал на меня ногами после предложенного мной вопроса и, волнуясь до того, что брызги слюней вылетали из его рта, ответил мне: „Вы можете узнать об этом в канцелярии“».

По представлении адвокатом копии протокола злосчастного думского заседания (упущение в первой инстанции) председатель предложил:

— Господин обвинитель, не желаете ли посмотреть протокол?

— Я — отец, а не обвинитель, — возразил о. Илиодор, не выносивший даже именования себя просто «Илиодором».

— Прошу выговоров мне не делать! — заметил Воскресенский.

— А если меня будут здесь оскорблять, то я совсем уйду, — пригрозил священник.

Пришлось Воскресенскому именовать его «батюшкой» на протяжении всего заседания.

И вот уже уездный съезд всерьез обсуждает вопрос, на чьи деньги была куплена знаменитая карета. Адвокат Федоров справедливо заметил: о. Илиодор «не мог не знать, что производится сбор денег на покупку лошадей». Священник тут же обвинил Федорова во лжи, а тот, конечно, попросил занести эти слова в протокол.

Этот мелкий эпизод позволил недоброжелателям вновь выставить иеромонаха скандалистом. «Речь» написала, что о. Илиодор оскорбил Федорова и привлечен последним к ответственности. Министерство внутренних дел сообщило обер-прокурору, что «о. Илиодор вновь позволил себе в дерзких выражениях настаивать на утверждении приговора городского судьи по отношению Филимонова и обвинять во лжи его, Филимонова, защитника».

Наконец, прения были закончены, и судьи удалились в совещательную комнату, откуда вернулись подозрительно быстро, всего через пару минут, и объявили: съезд отменяет решение городского судьи и признает доктора Филимонова оправданным.

Выслушав постановление, о. Илиодор перекрестился и молча вышел. Каким-то чудом он сумел в эту минуту сдержать свой язык и не навлечь на себя новые санкции. Но в душе священника бушевала буря: «зачем я тратил столько времени, надеясь найти у них правду, когда у них нет ни совести, ни стыда, а тем более правды».

Год спустя он описывал свои чувства так: «Я глубоко был поражен и огорчен таким несправедливым приговором съезда, порог которого я переступил с благоговением. Я увидел, что и в суде я не нахожу защиты. Выходило, что оклеветал не Филимонов меня, а я Филимонова. Я потерял веру в суд, потрясен был до глубины души».

Уже без него уездный съезд рассмотрел другое касавшееся его дело — просьба о продлении срока на подачу кассационной жалобы на приговор по делу Шевченко. Как и следовало ожидать, просьба была оставлена без последствий.

Трудно сказать, действительно ли постановление уездного съезда было предрешено в пользу Филимонова. Понятно, что насмехательство и оскорбление в репликах и даже взглядах судей могли померещиться огорченному о. Илиодору задним числом. Но предшествовавшие заседанию слухи, быстрота вынесения приговора, конфликт между коллегами этих судей и о. Илиодором и, главное, скандальность решения первой инстанции, отправившей уважаемого доктора в тюрьму «из-за такой сволочи», заставляют предположить, что шансов на победу у священника не было.

Вернувшись в монастырь, о. Илиодор написал следующее изумительное прошение:

«Ввиду крайнего бесстыдства и беспредельной бессовестности, проявленных Царицынским уездным съездом 17 декабря сего 1910 года, в решении по делу обвинения мною врача Филимонова в клевете на меня, я потерял всю веру в суд земной вообще и покорнейше прошу все мои дела судебные, возбужденные мной в Саратовском окружном суде, прекратить. Искать правды против клеветников и вообще врагов моих я в суде до гробовой доски не буду, ибо ее не найду, а найду ее у Праведного Судьи в будущей жизни».

И разослал это прошение почтой в Саратовский окружной суд, мировому судье 1-го участка г. Царицына и судебному следователю того же участка. Вскоре текст попал и в газеты, причем царицынские опубликовали его с купюрами, боясь преследования, а московские и петербургские — в сокращении, но с сохранением самых скандальных выражений.

О. Илиодор объяснял, что подачей такого прошения «между прочим хотел обратить внимание кого следует на неправосудный приговор съезда». Кому следует он написал и напрямую.

Телеграмму на Высочайшее имя о. Илиодор отправил в тот же день 17.XII. Описав свои судебные мытарства вообще и последнее в частности, не забыв упомянуть о «главаре царицынской освободительной шайки докторе Филимонове» (пусть царь знает имена царицынских либералов) и о «бессовестности и крайнем бесстыдстве судей» (их имена не упомянуты, упущение), о. Илиодор торжественно объявил августейшему адресату, что веру в суд потерял, судиться больше не будет и компенсирует этот пробел усиленным использованием «единственного оружия, данного мне от Бога, — слова церковной проповеди». «Пришло время исповедничества. Готов быть, Богу содействующу, исповедником по силам своим».