Иллюстрированные сочинения

Ему стоило больших усилий заговорить, и по лицу его то и дело пробегали нервные судороги.

– Я не смотрел по сторонам… я думал о другом… О да… совсем о другом… и какой-то омнибус сшиб меня и переехал мне живот…

Слушая его, она словно видела все это своими глазами.

– Вы разбились до крови? – спросила она со страхом.

– Нет. Я только немного ушибся… и немного помят.

– Где это произошло? – спросила она.

– Точно не знаю. Далеко отсюда, – совсем тихо ответил он.

Доктор подкатил графине кресло, и она села. Граф стоял у изножия кровати, повторяя сквозь зубы.

– Ах, бедный Друг мой… бедный друг мой!.. Какое ужасное несчастье!

Для него и в самом деле это было большое горе – он очень любил Оливье.

– Но где же это случилось? – повторила графиня.

– Я и сам толком не знаю, или, вернее, не могу взять в толк, – отвечал доктор. – Где-то около Гобеленов, почти за городом! По крайней мере извозчик, который доставил его домой, сказал, что привез его из какой-то аптеки этого района, а в аптеку его принесли часов в девять вечера!

Наклонившись к Оливье, он спросил:

– Правда, что это случилось около Гобеленов? Бертен закрыл глаза, как бы стараясь припомнить.

– Не знаю, – прошептал он.

– Но куда же вы шли?

– Я уже не помню. Шел, куда глаза глядят.

У графини невольно вырвался стон; ей не хватало воздуха; потом она вытащила из кармана платок, прижала его к глазам и отчаянно разрыдалась.

Она понимала, она догадывалась! Что-то невыносимо тяжелое легло ей на душу, ее терзали угрызения совести: зачем она не оставила Оливье у себя, зачем она выгнала его, вышвырнула на улицу? И вот он, пьяный от горя, упал под омнибус.

Все таким же глухим голосом он проговорил:

– Не плачьте. Мне от этого только тяжелее. Сделав над собою страшное усилие, она перестала плакать, отняла от лица платок; ни один мускул не дрогнул больше на ее лице, и лишь из широко раскрытых глаз, которых она не отводила от Оливье, медленно текли слезы.

Они неподвижно глядели друг на друга, соединив руки на простыне. Они глядели друг на друга, забыв о том, что здесь находятся люди, и в их взглядах читалось сверхчеловеческое волнение.

Только между ними двумя быстро, безмолвно и грозно вставали все их воспоминания, вся их, тоже раздавленная, любовь, все, что они вместе пережили, все, что соединяло и сливало их жизни в единый поток.

Они глядели друг на друга, и их охватывало непреодолимое желание о столь многом поговорить, столь много сокровенного и печального услышать, им так много надо было еще высказать, что слова сами рвались с их уст. Она поняла, что необходимо любой ценой удалить обоих мужчин, стоявших позади нее, что она должна найти какой-то способ, придумать какую-то хитрость, что на нее должно снизойти вдохновение, – ведь она так Изобретательна! И она стала ломать себе голову, не отводя глаз от Оливье.

Ее муж и доктор тихо разговаривали. Речь шла о том, какой уход нужен Бертену.

– Вы пригласили сиделку? – спросила графиня, обернувшись к врачу.

– Нет. Я считаю, что целесообразнее будет прислать дежурного врача: он с большим знанием дела сможет следить за изменениями в состоянии пострадавшего.

– Пришлите и сиделку, и дежурного врача. В таких случаях лишних забот не бывает. Нельзя ли вызвать их прямо сейчас, на эту ночь – ведь вы не останетесь здесь до утра?

– Нет, я, в самом деле, собираюсь домой. Я здесь уже четыре часа.

– Но по дороге домой пришлите сиделку и дежурного врача!

– Ночью это довольно трудно. Во всяком случае, я попытаюсь.

– Это необходимо!

– Пообещать-то они могут, но вот приедут ли, это уже другой вопрос.

– С вами поедет мой муж и привезет их волей или неволей.

– Но нельзя же вам, сударыня, оставаться здесь одной!

– Мне!.. – воскликнула она; это был крик, в котором слышался вызов, негодующий протест против какого бы то ни было сопротивления ее воле.

Властно, – когда люди говорят таким тоном, им не возражают, – она распорядилась обо всем, что нужно было сделать. Дежурный врач и сиделка должны прийти не позже, чем через час, на случай каких-либо непредвиденных осложнений. Чтобы доставить их сюда, кто-то должен поднять их с постели и привезти. Сделать это может только ее муж. А с больным останется она: это ее долг и ее право. Она всего-навсего исполнит роль друга и роль женщины. К тому же, она так хочет, и никто не сможет переубедить ее.

Ее доводы были разумны. С ними пришлось согласиться; решено было так и сделать.

Она встала, снедаемая желанием, чтобы они ушли; ей хотелось, чтобы они были уже далеко, хотелось поскорее остаться наедине с Бертеном. Теперь уже она слушала распоряжения врача, стараясь хорошенько понять его, все запомнить, ничего не забыть, чтобы в его отсутствие не совершить ни малейшей оплошности. Камердинер художника, стоявший рядом с нею, тоже слушал; за ним стояла его жена, кухарка Бертена, помогавшая при первой перевязке, и кивала головой в знак того, что и она все понимает. Повторив, как заученный урок, все указания врача, графиня стала торопить обоих мужчин.

– Возвращайся скорее, главное – возвращайся скорее! – твердила она мужу.