Иллюзии сада камней

– Каратэ… – и тут же, испугавшись, что он ее перебьет, быстро добавила, – Учитель наш проповедует христианство, мы все в церковь ходим, – и зачем-то опять поклонилась, как заведенная кукла.

Батюшка сдвинул брови, хотел что-то сказать, но только осуждающе покачал головой, наскоро благословил и ушел за алтарь. Вышло это благословение поспешным, неискренним, словно он не хотел благословлять вероотступницу всей душой, но не смог отказать болезной. Ася почувствовала себя так, словно от нее с облегчением избавились. Она постояла, глядя в пол, и направилась к выходу, ругая себя за откровенность – надо было соврать. Дурацкая прямота! Ну, почему она не могла быть более дипломатичной хотя бы по отношению к себе? Но где-то в самом потаенном уголке души теплилась предательская надежда, что это непонятное благословение может ей помочь – а вдруг? Поэтому просто необходимо быть честной, хотя бы перед Ним, который там, совсем наверху. Священник тут ни при чем – его дело было выполнить ее просьбу, и он выполнил. Ася, в свою очередь, выполнила последний приказ Учителя, и теперь с чистой совестью может идти в больницу. Никто не может знать, какое, даже самое маленькое действие, может повернуть колесо ее судьбы – это из буддизма. Как же всё запутанно!

Вечером после благословения Ася, собираясь в больницу, стала читать «Отче наш» и другие молитвы, обращаясь к христианскому богу. А потом приходили на ум буддийские высказывания и успокаивали сердце, внося в его биение свой особый, размеренный, ритм. И вот так, не в силах решить, какая религия ей ближе, она молилась и богу, и великой пустоте, – молилась искренне и отчаянно. Но, как ни странно, внутренне она даже стала желать операции – захотелось, наконец, покоя и какой-то определенности, ибо нечеловеческий ритм тренировок давно измотал ее не очень выносливый организм. Она уже сама искренне желала остановиться, предел наступил.

В предоперационной палате, где ей предстояло провести сутки, было холодно, больница не отапливалась. Пациентки молча терпели холод, спокойно ждали своего часа, подсознательно готовые к худшему. Стылый воздух был наполнен отчаянием, никто не улыбался, никто ни на что не надеялся. Ася отчаиваться не собиралась. Она не знала, откуда взялись силы, но весь день болтала с товарками по несчастью, развлекала их глупыми старыми анекдотами. И даже отжималась от выцветшего пола, когда тело начинала бить дрожь. У кого-то из женщин нашелся кипятильник, все немного согрелись чаем. А когда падающее в горизонт зимнее солнце осветило палату холодными лучами, Ася тихонько ушла в коридор и, остановившись у заиндевевшего окна, сквозь слезы долго смотрела на закат. И снова молилась разным богам, считая все эти молитвы противоречащими друг другу. Но что было делать? Такие же неразрешимые противоречия разрывали и ее испуганную душу. Привыкшая к полному подчинению, она не способна была найти решение, которое сделало бы ее сильной и уверенной в себе. Учитель почти разрушил ее мир, но принять это было так же сложно, как и собственную неминуемую смерть. Ася молилась и думала о том, что хоть какая-нибудь из этих молитв ей обязательно должна помочь – не зря же их придумали. И сомневалась в этом.

Вечер прошел оживленно – женские истории способны скрасить любое одиночество. А ночью, когда все уснули, снова пришла боль – ноющая, пронизывающая крестец, изматывающая. Ася испугалась по-настоящему: «Поздно. Врачи уже не помогут. Я умираю!» Но продолжала лежать, дрожа от холода под тонким одеялом, терпела, слушала сонное дыхание и постанывания соседок. Как-то незаметно навалилась темнота, небытие, и очнулась она, когда в палату вбежала молоденькая сестричка.

– Просыпайтесь, женщины! Через час профессорский консилиум. Первыми пойдут операционные…

Ася и ее соседка переглянулись. Этот день был Асиным, а следующий – ее. Остальные расслабленно зашевелились в койках, не собираясь быстро покидать сомнительное тепло под тонкими фланелевыми одеялами. Ася пошла на предоперационный консилиум первой. Она была спокойной и сосредоточенной. От голода кружилась голова – весь предыдущий день она ничего не ела. Доктора – в белоснежных костюмах и халатах – показались ей пришельцами из другого мира. На больную они не смотрели, сыпали непонятными терминами, листали бумаги. В углу переговаривались молодые симпатичные студенты. Все происходило будто не с ней.

Когда начался осмотр, толстый бородатый профессор долго щупал живот, недоуменно хмыкал, потом проговорил:

– Что за ерунда? Где история болезни?

Медсестра подала ему папку, он начал шумно листать… Ася почувствовала, как обрывается сердце: «Все, конец! Надо было ночью звать медсестру…»

– Вот, смотрите, – он ткнул пальцем в исписанный лист, – размеры опухоли указаны четко, диагноз подтвержден.

– Профессор, в чем проблема? – пожилая доктор, заведующая отделением, посмотрела на него поверх очков, – у больной что-то не так?

– Конечно, не так! Она не больная! Я не вижу никакой опухоли! – и профессор, кинув на стол папку, отошел в сторону.