Иллюзия разобщенности

Она взнуздала страсть, которую удерживала в себе, и предложила ему пожениться, когда они на день поехали в Монток. Они оба этого хотели. Небо было голубым и безоблачным. После ланча они смотрели на чаек. Рыбачьи лодки. Полосы белой пены, закипающие под корабельным носом.

По ту сторону океана горела Европа.

Джону тяжело давалась подготовка. И разлука была болезненна. Он не мог сделать многое из того, что от него требовали. Ему сказали, что придется убивать — пройти по полю, заваленному кишками, чтобы вернуться домой. Джон понимал, что другие готовы, и это давало ему надежду, что однажды, возможно, и он будет готов.

По воскресеньям он ездил на велосипеде по окрестностям базы с блокнотом и карандашами. Посылал Харриет рисунки растений и никогда не подписывал письма. По вечерам одевался и ходил по городу в поисках музыки. Иногда старшие по званию узнавали его и махали от оркестра.

Он допоздна не ложился, играл с остальными в карты и курил. Показывал фотографию Харриет на Кони-Айленде, смотрел на нее перед тем, как лечь. Ему никогда не было одиноко, и всегда находился кто-то, кто помогал ему, когда у него заедало оружие во время стрельб.

Дома Джона тоже любили. Его семья двадцать четыре года владела закусочной. Он работал там после школы за чаевые. Историй у него хватило бы на целую жизнь. Пилоты из Гарден-Сити заезжали по дороге обратно на Манхэттен. А кто-то проезжал много миль, специально чтобы попробовать мамину грудинку.

Все школьные драки Джона сводились к тому, что его пихали. Он играл в оркестре на кларнете. Собирал марки и хранил их в обувной коробке.

Его родители были тихими. Во время Депрессии приходили семьи, которые не были им знакомы, быстро ели, не произнося ни слова. Когда приносили счет, повторялось одно и то же: отцы рылись по карманам в поисках бумажников, которые, должно быть, обронили, или потеряли, или даже оставили на скамье в церкви.

Родители Джона всего отвечали одно и то же:

— Ну, в следующий раз.

Они рассудили, что так сейчас по всей стране, и договорились никогда не унижать человека при его детях.

Джон помнит, как в годы, пришедшие после Депрессии, отец временами подзывал его к стойке, пока разбирал дневную почту. Иногда в конвертах были письма, а однажды — фотография дома и детей, стоявших перед ним. Но в основном там были чеки на сумму, равную стоимости обеда, сложенные пополам; обратного адреса не было.

Отец Джона тяжело работал и во всем слушал жену, даже если был не согласен. Он никогда не повышал голос и любил ходить на Митчелл-Филд, смотреть, как садятся самолеты.

Худшим, что случилось с Джоном в детстве, было то, как его маленькая кузина Джин заболела полиомиелитом. Однажды утром ее увезли, а через год она вернулась в теле старушки.

Джон Франция, 1944

Внезапные всполохи света вдали. Треск стрельбы. Джон гадал, где их В-24 ударился оземь. Вспышка при столкновении. Он подумал об экипаже и попытался вспомнить жен или матерей. Представил себе место крушения и фермера, которому годами натыкаться на перекрученные обломки обугленного металла. Куски бросят в ведро, и они переживут всех, кто был к этому причастен.

Он вспомнил, что его пистолет все еще лежит под сиденьем штурмана вместе с бумажником. Харриет закатила бы глаза. «Джон во всей красе».

И вот, другой оттенок черного, это земля. Он ударился слишком быстро, не успев приготовиться, и перестал чувствовать поврежденную ногу. Земля была мягче, чем он помнил по тренировкам, потому что в Европе мокрее.

Джон собрал вздувавшийся парашют и оглянулся, ища, где его спрятать. В небе засветилась заря.

Вдали показались тени, приближались темные фигуры. Джон бросил парашют и побежал. Острая боль вилами вонзилась снизу в его тело; ему приходилось отчасти себя волочить, потому что он не чувствовал ногу. Он бежал к другим теням, впереди — плотным, недвижным, древним.

Он представил, что бежит к пальто Харриет, что лес впереди — это оно. К шерсти прилипли листья, сперва появляется ладонь, потом руки, плечи, и он, бездыханный, вскарабкивается ей на шею. Он на ощупь найдет воротник, потом проденет свою жизнь в петли и изгибы ее имени.

Земля была вязкой от опавших листьев. Если ему удастся в них зарыться, у него есть шанс. Он должен умереть и возродиться. Он станет читать Библию, Коран, Талмуд — просто произнося имя кого-то, кого любит. Уловит и сбережет суть своей жизни в единственном слове, как в пузырьке воздуха в море.

Харриет была молодой женой. Она лежала под одеялом, не шевелясь.

Лунный свет заливал ее кровать и стул.

На улице за окном было тихо, но тишина была невыносима.

Харриет не могла чувствовать грязь, которой Джон забил рот, чтобы не погубить себя чиханием или кашлем, или месиво раздробленных костей в его ноге.

Вместо этого она тихонько спустилась по лестнице и разожгла огонь.

Ее отец проснулся от треска пламени. Схватил халат и выбежал из спальни. Все вокруг светилось от жара костра, который разожгла его дочь, но он остановился на середине лестницы, завороженный мечущимися тенями и силуэтом своей плачущей дочки.