Иллюзия разобщенности

В каком-то смысле, как мне кажется, дедушка Джон всегда чувствовал себя виноватым в моей слепоте, словно именно этого он когда-то хотел для себя. Он долго лежал в госпитале во время войны, и никто так и не знает, что он видел и что с ним случилось, когда его сбили, — даже бабушка.

Его объяснения ограничились той телеграммой.

Помню, в первый раз, когда мы приехали в Лондон повидаться с дедушкой, мама заказала столик, чтобы устроить праздничный ланч только для нас с дедушкой, а потом запланировала поход в Королевский Военный музей, посмотреть на танки и самолеты.

Мы остановились в отеле «Кларидж» — это был подарок дедушки Джона. Помню, я сидела на кровати в нарядном платье и ждала. Мама сушила волосы. Она сказала, что дедушка обычно не опаздывает. В конце концов зазвонил телефон. Звонила бабушка. Дедушка Джон заперся в спальне и отказывался выходить.

Однако в следующие годы мы все восполнили. Были и долгие прогулки по пляжу, и истории на ночь, такие длинные, что я засыпала на середине, и приготовление грудинки по семейному рецепту.

Еще он научил меня танцевать. Они с бабушкой танцевали, даже когда не было музыки. Во время войны американские военные в Англии часто водили местных девушек на танцы. Кто-то влюблялся, но большинство просто развлекалось. Дедушка Джон оставался сидеть на койке и писал письма Харриет. Он даже держал карандаш и бумагу под сиденьем самолета, на случай долгого полета обратно на базу.

Меня назвали в честь пионера авиации. В последний раз я рассказывала об этом на пляже в Монтоке. Было лето, стояла жара. Мы сидели у причала Гозмана. На нем толпились отдыхающие. Я была на завтраке по поводу дня рожденья. Плакали дети, из баров доносился смех.

Филипп поначалу стеснялся. По-моему, я попросила его посмотреть, не видно ли синего внедорожника. Сказала, что за мной должен заехать друг отца.

Летние пробки в тот день, видимо, были особенно серьезными, потому что мы проговорили очень долго. Иногда я думаю: может быть, Дейв просто сидел в машине, наблюдая за нами?

Филипп рассказывал мне, каково это, быть рыбаком. Сказал, что большая часть его улова идет в рестораны на Манхэттене. Что жизнь у него непростая, но это его жизнь. Я спросила, не жалко ли ему рыбу, и он рассмеялся, но ответил всерьез.

Он казался умным. Я гадала, захочет ли он лежать со мной на пляже и читать вслух стихи. Пыталась прочесть наизусть стихотворение Элизабет Бишоп про рыбу, но дошла только до половины.

Он спросил, видела ли я когда-нибудь, как ловят рыбу, и тут же быстро извинился. Я не обиделась, объяснила, что по-своему ясно вижу все вокруг. Вижу родителей, сад, свою спальню, вещи на стене, даже папину лодку, даже море, даже то, как ловят рыбу.

Он еще расспрашивал меня о слепоте, но я не знала, что сказать. Потом какая-то парочка попросила, чтобы мы их сфотографировали.

На мне было летнее платье от Нанетт Лепор и сандалии. Когда парочка ушла, Филипп сказал, что у меня красивые плечи. Мне хотелось, чтобы он к ним прикоснулся, сердце у меня ходило, как маятник, от надежды к страху.

Когда приехал Дейв, Филипп снова застеснялся. Мы так и стояли втроем.

Потом мы с Дейвом одновременно заговорили, но я поборола неловкость и сказала Филиппу свой телефон. Дейв предложил его записать, но ни у кого не нашлось ручки.

По дороге обратно в Амангасетт я не знала куда деть от волнения руки. Казалось, что-то во мне разбилось, но я оказалась не повреждена, а свободна. Дейв открыл все окна. Я слышала, как постукивает по двери браслет его часов, когда он барабанил пальцами под музыку. Сказала, что он может закурить, если хочет.

Но Филипп так и не позвонил, и следующие несколько месяцев дались мне тяжело. Дело было не в том, что у меня не было никого, кто мне по-настоящему нравился, а в том, что я понимала: никого никогда не было.

Девочкой я боялась моря. Кто-то сказал, что оно никогда не кончается, и меня это напугало. Я гадала, почему мои родители решили поселиться там, где мир начинается и заканчивается.

Летом мы ходим на маленькой отцовской яхте. Иногда я сижу на руле, а папа отрывается от «Нью-Йорк таймс» и подает команды:

— Лево руля! Право руля! Лево руля! А теперь, если сможешь, обогни айсберг, Амелия.

Слепота — это совсем не так, как вы себе представляете. Это не похоже на то, словно закрываешь глаза и пытаешься видеть. Я не чувствую, что мне чего-то не хватает. Я вижу людей в том, что они говорят другим, как двигаются, как дышат.

У нас есть квартира в верхнем Ист-Сайде, которой мы редко пользуемся. На самом деле, это квартира дедушки Джона, когда он приезжает. Она рядом с кафе на Мэдисон-авеню, которое называется «Сант-Амброс» — куда мы пошли, когда узнали, что слепота у меня навсегда.

Дедушка Джон вырос в закусочной на Лонг-Айленде, но теперь он постарел, и ему трудно уезжать из Англии.