Иловайский капкан

И пустился в подробности. По его словам, сутки назад взвод айдаровцев под командованием ротного Щура проводил в этом селе плановую зачистку. После напряженной работы, устав обыскивать хаты с коморами да подвалы, бойцы решили отдохнуть и расслабиться. Заняв здание почты, взвод стал пить там реквизированный самогон, закусывая его салом с медом, а Щур с адъютантом и двумя младшими командирами расположились в доме бывшего председателя колхоза, приказав ему с дочкой накормить всех обедом. Покончив с обедом и бутылем с горилкой, гости деда заперли в хату, а дочку потащили в сарай на сено, где стали насиловать. Та начала кричать и отбиваться.

— И цэ, стэрво, замисть того, шоб тыхо сыдить и нэ рыпаться, — наклонился к Линнику Мельничук, — дистало заховану рушныцю, выбыло плэчэм двэри и, забигши у сарай, всадыло два заряды у ротного, шо як раз був на баби. Ну, чи нэ гад?! — долбанул по столу кулаком комбат, грязно выругавшись.

— Гад, — согласился Линник.

— Хлопци зразу ж його скрутылы, — продолжил подполковник, — зробылы у хати обшук и знайшлы партийный квиток. Оказався комунист, сука. Так шо тэпэр будьмо його допытувать на прэдмэт звъязку с сэпаратыстамы.

— Мудрое решение, — согласился Линник. — Все они одного поля ягоды.

Нетрезвые, но полные решимости соратники, покинув кабинет, отправились в комендатуру, где содержались арестованные. Бывший сельсовет каратели приспособили под свои нужды. На крышу водрузили флаг с трезубцем, в помещениях разместили караул, оружейку и склад с конфискатом, а в подвале под зданием содержали арестантов.

Комбата с гостем встретил комендант с псевдонимом Шнырь, назначенный из числа сотников, в прошлом охранник Тернопольского СИЗО, и для начала провел их в свой кабинет, обставленный реквизированной мебелью и украшенный портретом Бандеры.

— Докладай, як в тэбэ дила, — уселся в кресло командир, кивнув Линнику на соседнее.

— Усэ гаразд, панэ пидполковнык, — отрапортовал Шнырь. — Сэло пид контролем, продовжуемо його зачистку, унызу шисть заарэштованных «колорадив».

Это презрительное наименование повстанцев возникло на Майдане, но утвердилось среди «освободителей», часто использовалось в их лексиконе.

— А чому шисть? — взглянул снизу вверх на Шныря Мельничук. — Позовчора було дэвъять.

— Тры двынулы кони, — осклабился комендант. — На допытах по отий инструкции, яку мы приминяемо.

— Дай йи сюды, — потребовал комбат, комендант метнулся к стоящему у окна сейфу, извлек оттуда карманного формата брошюру и протянул начальнику.

— На, ознайомься, — вручил тот ее Линнику. — Тоби будэ цикаво.

Сподвижник открыл залапанную пальцами картонную обложку и стал читать. В брошюрке перечислялось 135 разновидностей пыток и казней, от которых стыла кровь в жилах.

— Что это? — пролистав пособие из начала в конец, спросил Линник.

— Инструкция Центрального проводу УПА 43-го року про способы допыту, — выпустил вверх несколько колец дыма подполковник. — Дае гарни рэзультаты.

— Откуда?

— Надрукувалы полякы у газэти Na Rubiezy, а мы пэрэпэчаталы.

— Сильная вещь, — одобрил кэривнык. — В нашем святом деле.

За время службы в СБУ, особенно в последние годы, Линник поднаторел в различного рода допросах. Но здесь было совсем иное. От книжечки веяло ужасом и средневековьем.

Миновав длинный коридор и несколько коротких рукавов, все трое остановились в тупике, перед глухой дверью. По знаку Шныря стоящий там часовой громыхнув засовом, открыл ее, и начальство стало спускаться в подвал по узкой лестнице. Внизу гостей встретили еще два стража, доложившие, что в тюрьме порядок.

— Гаразд, — бросил комендант, и они прошли в одно из помещений. Это было подобие караулки, со столом, сейфом, ружейной пирамидой и нарами у стены. В углу в ржавый умывальник из крана капала вода. С потолка лился мертвенный свет из запыленного плафона.

— Так, давай сюды комуняку, шо вбыв ротного, — приказал коменданту Мельничук, усевшись за стол, и радушно показал Линнику на стул рядом.

— Сполнять! — прогундел Штырь подчиненным, и их шаги, удаляясь, глухо отдавались в бетонном помещении.

Через несколько минут они втащили в караулку закованного в наручники пожилого, лет шестидесяти, мужчину с распухшим лицом и бурыми пятнами на штанах и разорванной рубахе. По знаку коменданта его шмякнули на поставленный в центре караулки табурет, а охранники, заложив руки за спину и расставив ноги, встали сзади.

— Ты за що стэрво вбыв гэроя Майдана? — по-волчьи блеснув глазами, задал первый вопрос комбат. И подался вперед. — Видповидай! Швыдко!

— Он не герой, а насильник и бандит, — пожевав разбитыми губами, прохрипел старик. И добавил, с трудом подняв голову: — И ты тоже.

— Так, — налился краской подполковник. — Пытання другэ. Хто щэ у сэли комуняки?

— Я один, — тряхнул седым чубом старик. — Других не знаю.

— Освижить йому памъять, — процедил начальник.

Охранники заработали кулаками. Звуки ударов смешались с хрипом избиваемого и сопением исполнителей. А когда сбитый с табурета арестант свалился на пол, каратели стали пинать его ногами.

— Досыть! — подал команду Мельничук, и старика снова посадили на табурет.