Имаго

Грейси лежала, положив голову на сцепленные руки, и смотрела на Холли. Сложно было сказать, что происходит между ними, но взгляд серых глаз казался угрюмым. Холли робко посмотрела на меня, но я так остро чувствовал себя лишним, что захотелось вытворить какую-нибудь глупость: распахнуть дверь на ходу, крутануть руль… Что угодно, лишь бы ворваться в центр происходящего, а не слоняться по периферии. Холли взяла меня за руку и сжала пальцы, как бы спрашивая: «Все хорошо?» Я молча сжал в ответ ее ладонь. Она улыбнулась, но грустно; то была улыбка очень старого и уставшего человека на лице ребенка. Я жалел, что не могу разглядеть ее как следует.

Равнины за окном стали каменистыми; слева потянулись высокие красные скалы, которые в тусклом дневном свете казались застывшими волнами. Создавалось жуткое впечатление, что они вот-вот оживут и рухнут, погребая нас под собой. Я закрыл глаза и ушел в себя. В клубящейся мгле раздавался мерный стук, похожий на звук шагов. Мое сердце. Я с упоением слушал это глухое биение, и оно обретало форму, цвет, фактуру. Оно был влажным и тускло поблескивающим, испещренным сосудами… Где-то рядом в крепкое сердцебиение вливалось еще одно, нежное и хрупкое, как детская ручка, тянущаяся во мраке; хотелось взять его в ладони, согреть и уберечь от всего мира. Мысленно я заключил этот неровный трепет в объятия.

* * *

Мы приехали в Уайт Берд уже ближе к ночи. Я с тоской оглядывал несуразные домики, похожие на сараи, и разбитую дорогу, которая, судя по всему, когда-то сама была шоссе. Единственным плюсом во всем этом был окружающий пейзаж: под прояснившимся звездным небом спокойно спали холмы; они словно укрывали Уайт Берд собой. Городок оказался небольшим, но протяженным: расположившись на побережье, он распустил целый хвост из домиков вдоль реки.

– Ну что, тут и отдохнем? – Дункан с тоской проводил взглядом вывеску бара. – Я лично устал сидеть, задница болит!

– Мотель. – Марк затормозил у двухэтажного вытянутого здания и обернулся к нам. – Идем?

Я взял Холли за руку и помог открыть дверь. Снаружи пахло снегом, свежей древесиной и домашней скотиной – не грязный, а молочно-сенный аромат. Я замер, впитывая запахи, звуки ночи, огромное звездное небо над головой. Холли с любопытством взглянула на меня:

– Что?

– Я чувствую себя… свободным, – признался я. – Это странное ощущение.

В фойе нас встретила хмурая пожилая женщина. Она оглядела всю нашу компанию с презрением и отложила потертый журнал, судя по дате на обложке, восемьдесят седьмого года выпуска.

– Нам нужны номера, – Дункан обернулся к нам, быстро соображая, – два двухместных и одноместный для леди.

Женщина приняла деньги, скрупулезно их пересчитала и проверила на свет. Я невольно фыркнул: как будто был смысл подделывать мелкие купюры.

– Второй этаж, – каркнула она, возвращаясь к чтению журнала.

Мы поднялись по шаткой лестнице, тронутой коррозией. Я подумал о том, что в фильмах в таких мотелях почти всегда присутствуют мигающая вывеска и стоны из-за стен, ведь нет лучшего места для супружеской измены, нежели такая дыра.

– Это твой, Грейси. – Дункан протянул ей ключ. – Давай собирайся, мордочку накрась поприличней. Мы давно не выходили в свет!

– Заткнись, Дункан! – Она засмеялась и захлопнула дверь.

– Сбор через пятнадцать минут! – прокричал в замочную скважину Дункан. – Бабы. Красят каждый миллиметр лица даже при смерти.

– Мне не хотелось бы бросать Холли одну… – пробормотал я.

Марк и Дункан мрачно переглянулись.

– Не переживай, друг. Марк чувствует, есть ли в городе другие имаго. Здесь все чисто.

– И все же…

– Алекс, не переживай, – попросила Холли, похлопав меня по предплечью. – Все будет хорошо.

Я сдался. Выходит, у Марка тоже есть дар – теперь понятно, как они путешествуют, не попадаясь королевским патрулям, ведь мы сами нарывались на имаго трижды. Я принял из рук Дункана маленький ключ на грязной марлевой веревочке. Щелкнул замок, из отпертой комнаты дохнуло тяжелым запахом пота и грязи.

– Ф-фу… – Холли брезгливо дотронулась до постели. – Спать тут будет не очень…

– Зато это настоящая постель, а не сиденье в фургоне. – Я упал на кровать и потянулся, разминая косточки. – Эй, чего у тебя там?

Холли быстро спрятала маленькую жестяную коробочку, но было поздно. Она нехотя протянула ее мне, и, осторожно приподняв крышку, я заглянул внутрь. На дне лежал мертвый черно-желтый мотылек.

– Я забыла о нем, – печально произнесла Холли. – Бедненький.

Я дотронулся до вытянутого полосатого брюшка, но оно раскололось под пальцами. На блестящую поверхность жестяной банки посыпалась серая крошка. Мне стало холодно.

– Ладно, давай сюда, – проворчала Холли, заглядывая внутрь. – Ты его сломал! Вот свинья.

Я не ответил. Мертвый мотылек напомнил о том, кто я такой: бьюсь о яркий источник света – Холли, обжигая крылья и сокращая отпущенный срок. И мое тело – песок, заключенный в кожаную оболочку. К горлу, грозя захлестнуть, подкатило отчаяние, но я вовремя поборол его.

– Давайте недолго, – попросила Холли, забираясь с ногами в небольшое кресло в углу. – Ладно?