Имеющий уши, да услышит

– Бог милостив, авось и на этот раз обойдется, – словно прочтя все по ее испуганному лицу, обратился к ней Вольдемар. Он был важен и серьезен и сразу перешел на немецкий. – Сколько уж было дуэлей у мин херца! С младых годов все дрался. И на шпагах, и на саблях, и стрелялся. Только не подумайте – другие вертопрахи все из-за амуров, а он из-за политики! Когда еще был флигель-адъютантом Великого князя Константина, и потом когда генерал-адъютантом государя… За честь царскую вступался. Им же нельзя самим. А про ту сатисфакцию врет этот басурманин! Мин херц и царя бы не послушал, когда тот ему Петропавловкой грозил за дуэль, встал бы к барьеру под пули. Только царь-то перед самой дуэлью к графу тайком сам домой приехал, плакал, выпимши он был, жаловался – а если что, не дай бог с тобой, Евграф, друг мой верный, как я один? Я, мол, стар и болен, не ровен час… На кого государство мне оставить? Преемника нет, все как волки друг другу… Мин херц только тогда отступился, пожалел государя. И натерпелся такого потом – все его как медведя травили, насмехались. Ну а сейчас-то… бог милостив, мамзель! Я вот помолюсь в кустах втихаря, чтобы мин херц не видел. Хотя пуля-то она дура… Ох, горе-злосчастье!

А на том берегу дуэлянты встали друг напротив друга. Байбак-Ачкасов открыл ящик с пистолетами и взял один, а второй протянул Комаровскому. Тот забрал пистолет.

– Он заряжен, – объявил Байбак-Ачкасов. – Можешь быть в том уверен, граф. Я сам заряжал оба.

Комаровский не стал проверять пистолет.

– Где же твои секунданты? – спросил он.

– Не нашел никого. Хотел Павла Черветинского взять секундантом, так ему не до меня, он своих мертвецов еще не похоронил – брата с отцом. Прислал отказ на мою записку. У тебя тоже нет секундантов, граф. Вот служили оба мы с тобой царю и престолу верой и правдой, а друзей не завели на службе царской. – Байбак-Ачкасов дунул залихватски в дуло пистолета своего. – Начнем?

Они медленно расходились в разные стороны, отсчитывая шаги.

Клер смотрела, как они встают, поворачиваясь лицом друг к другу. Два силуэта на фоне неба, где багровела узкая полоска горизонта и воцарялась тьма.

Выстрел! Выстрел! Они прозвучали почти одновременно.

Байбак-Ачкасов тщательно прицелился – пуля срезала ветку с кустов в паре дюймов от головы Комаровского. А Комаровский, подняв руку с пистолетом, выстрелил в воздух.

– Не сметь меня унижать своим благородством! – взвизгнул Байбак-Ачкасов. – Значит, и в этом я не ровня тебе, граф?

– Мин херц в туз с семи саженей попадает, – шепнул испуганной Клер Вольдемар. – А на дуэлях с дураками этими, петухами, он когда в воздух палит, ну а если в гневе – в ногу целит всегда или в руку, чтоб ранить легко. Убил-то немногих, слава богу! А этот басурманин прямо в голову ему метит!

Кто-то сзади дернул Клер за юбку ее желтого платья. Она оглянулась – старая Плакса, про которую они забыли. Легкая чадра ее была откинута на плечо, парик сидел на голове, как шапка, сморщенный рот, лишенный языка, растягивался в ухмылке. Она шипела злобно, торжествующе, что-то сжимая в стиснутом кулаке. А потом резко открыла кулак и…

Клер увидела на ее смуглой ладони флакон венецианского стекла с выгравированным на нем черепом и костями. Яд!

Плакса ткнула флаконом в сторону дуэлянтов, потом жестами показала, как заряжают пистолет, и чиркнула по своей щеке острым ногтем, потрясая флаконом и торжествующе хохоча.

Клер все поняла. Пули в пистолете ее господина были отравлены! Даже легкая рана, царапина грозила смертью. Вольдемар таращился на немую старуху-отравительницу. Наконец и до него дошло.

– Ах ты, гнилая колода! – взревел он и бросился на Плаксу.

Но та увернулась, подхватила свои фижмы, юбки и резво для своих лет бросилась по берегу пруда к дуэлянтам, ухая, как сова, и хохоча, словно гиена. Клер пронзительно закричала:

– У него пули отравлены!!!

Ее крик прозвучал вместе с выстрелом Байбака-Ачкасова, он целил в живот Комаровскому, но от вопля Клер его рука дрогнула, и… он промахнулся!

Евграф Комаровский поднял свой пистолет. Он смотрел на противника.

– Убейте его, мин херц! – кричал Вольдемар. – Гады, они пули в своем пистолете отравили!

Комаровский медлил, он держал Байбака-Ачкасова на прицеле. Тот выпрямился, потом сник, сделал шаг назад. У него было такое лицо, словно он вот-вот повернется спиной и… Но последним титаническим усилием гордости он остался стоять под дулом пистолета.

Все дальнейшее случилось одновременно – Комаровский резко вздернул руку вверх, снова выстрелив в воздух. А Байбак-Ачкасов как подкошенный рухнул в траву.

Клер и Вольдемар бросились к нему. Подошел и Комаровский, пистолет он швырнул на землю.

Байбак-Ачкасов лежал на спине, широко разбросав руки и ноги. Над ним было огромное, бесконечное небо… Сквозь закатные тучи глядел на него сурово почти легендарный предок Хоттаб ибн Абдурахман, которого в аулах у горы Тембуломсты все называли просто – старик Хоттабыч. Затем видение сменило личину и обернулось Государем-Самодержцем, и Байбак-Ачкасов с сердечным трепетом ощутил, как взор его застилают слезы благоговения: