Имеющий уши, да услышит

– Ваше величество… Великий Человек… Сир… Август Октавианыч!! Возьмите меня обратно, – прошептал он. – Я вам еще пригожусь!

Но величество не произнесло крылатой исторической фразы: Вот прекрасная смерть! Или еще более великой и сладкой для слуха: Да, мой верный слуга, я беру тебя назад ко двору! Личина снова сменилась. На Байбака-Ачкасова глядел денщик Вольдемар.

– Не ранен он! В обморок шлепнулся со страха! – громко объявил он. А потом вылил на Байбака-Ачкасова из пригорошни зачерпнутой в пруду воды, полной ряски. – Сейчас очнется. Ишь ты, двором грезит! Был бы я царь, – Вольдемар усмехнулся, выдержал актерскую паузу. – Нет, голубчик, я бы тебя такого назад нипочем не взял.

Верная Плакса утопила пузырь с ядом в пруду и вернулась к своему господину – чтобы быть с ним рядом до скончания времен.

Глава 35 Тот, кто приходит ночью

Поместье Николина Гора встретило их темными окнами барского дома – всю дорогу Евграф Комаровский гнал лошадь галопом, но когда они добрались туда в ночи, окутавшей поля, леса, луга, рощи и пыльные сельские дороги, стало ясно, что Его Темная Светлость не стала их дожидаться. Лакеи Хрюнова, которых Комаровский тряс как груши, бормотали, что барин вдруг собрался и «незнамо куда» уехал один, никому из слуг ничего не сказав.

На Николину Гору должны были прибыть стражники, за которыми отрядили денщика Вольдемара, однако Комаровский решил их не дожидаться. Он снова усадил Клер в экипаж.

– Хрюнов мог удариться в бега, – заявил он. – Однако есть одно место, которое он просто не может не посетить, перед тем как уберется отсюда, скроется, уедет за границу. Знаете, что это за место, мадемуазель Клер?

– Часовня. Храм Темного, которого он жаждет называть своим отцом так сильно, что готов за это убить. – Клер смотрела в ночь. – Значит, мы туда сейчас?

– Может, нам повезет, и мы еще застанем его у гроба с чертовой мумией. Хотя времени с дуэлью потеряно много!

– Как я рада, что вы не убили его, Гренни. А могли бы… У вас доброе, великодушное сердце.

– Нет, я безжалостный сатрап. – Евграф Комаровский снова пустил лошадь в галоп, погоняя ее. – Я бы нашего Мармота из Сколкова сейчас здесь прикончил за то, что из-за него мы упустили убийцу.

На перекрестке среди полей он повернул экипаж в сторону заброшенного кладбища, а не в сторону Иславского. Луна вышла из-за туч – поднялся ветер, закружил, завертел пыль столбом на перекрестке. Лунный свет сочился сквозь густую листву, когда они въехали в рощу, плодя колдовские мрачные тени, что казались очень темными и живыми. Они мчались, только стволы мелькали, экипаж подпрыгивал на колдобинах, Клер прижалась к Комаровскому – она пыталась представить себе, как они доберутся до часовни и… Что ждет их там?

Как вдруг…

Раздался глухой удар – что-то треснуло в лесу. В ночное небо с воплями взмыли разбуженные галки. Треща, скрипя, выдирая из земли и мха корни, поперек дороги рухнуло большое дерево, перекрыв путь. Лошадь на полном скаку резко остановилась, храпя, дико ржа, она рвалась из оглобель, а экипаж, повредив упряжь и сломав одно колесо, встал боком, балансируя на втором колесе. Клер и Комаровского силой тяжести отбросило в угол сиденья, Комаровский рванулся, пытаясь выровнять повозку, но в этот миг…

Из чащи в лунном свете на поваленное дерево выпрыгнула темная фигура, которая могла привидеться только в кошмарах – человеческое тело венчала голова оленя с огромными ветвистыми рогами. В нос ударила резкая мускусная вонь.

Клер смотрела на Человека-зверя Актеона и не верила своим глазам. Ужас лишил ее даже возможности закричать.

Лошадь, тоже обезумев от страха, порвала узду, взвилась на дыбы свечой, дернула накренившийся экипаж с такой силой, что он завалился набок, придавливая Евграфа Комаровского к земле. Клер выбросило на дорогу. Ее почти оглушил конский визг – Человек-зверь ударил несчастную лошадь суковатой дубиной, переламывая ее хребет, и она рухнула на экипаж и на Комаровского, который могучим усилием уже приподнял его обеими руками над собой, пытаясь выбраться и встать на ноги.

Человек-зверь с оленьей рогатой головой одним прыжком преодолел расстояние до экипажа и Клер. Последнее, что она увидела, было, как он нанес удар дубиной по крутящемуся колесу, что защищало от него поверженного наземь Комаровского, сокрушая спицы и толстый обод в щепы. А затем он ударил Клер ногой в грудь с такой силой, что она потеряла сознание.

Когда она очнулась, то луны… той жестокой, холодной, ясной, что плыла над ними в облаках, уже не было перед ее взором. Но свет брезжил.

Хватая ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег, ощущая острую боль в груди, она видела этот тусклый оранжевый свет…

Треск фитиля…

Клер скосила глаза – свечи.

Она лежала на каменных плитах, на плотной шуршащей подстилке из мертвых насекомых. Свечи лепились к краям каменного саркофага. Он был открыт – тяжелая гранитная крышка его стояла прислоненной к боку.