Имеющий уши, да услышит

Клер, превозмогая боль, держась обеими руками за грудь, вся обратилась в слух.

– И он ею поделился лишь со мной одним по секрету. Потому что тайна касалась только меня. – Павел Черветинский помолчал. – Я уже год знал, что Гедимин не мой родной младший брат. Капустин не соврал – наш дражайший папаша сам так объявил в припадке ярости, когда Гедимин отказался жениться на богатой испанской девчонке.

– Он так поступил, потому что узнал, что болен сифилисом. Гедимин ее пожалел. – Комаровский смотрел на него.

– Да, он был добрый малый… в детстве такой смешной, красивый, как картинка, лакомка, неженка. – Павел Черветинский умолк на секунду. – Единственный родной мне человек во всем нашем адском зверинце, которого я обожал и любил. Но это ведь он столкнул нашего папашу с лестницы тоже в припадке отчаяния и буйства, когда узнал, что не родной сын, не наш, не Черветинский, и не поверил этому. Даже тогда я был на его стороне – считал, если умрет наш батюшка, так тому и быть… Но отец выжил, превратился в полного идиота, а я… Я уговорил Гедимина не рвать брачный договор. Я убедил его – сказал, что его болезнь сейчас уже успешно лечится, с теми деньгами, которые он получит в приданое за Лолитой, он сможет позволить себе лучших европейских врачей. Сказал, что они вообще после свадьбы могут жить раздельно, она ведь так юна… совсем ребенок еще… Короче, только меня он и послушал и подчинился мне. Но его безумие, его страсть, его неуемная похоть, которую вселил в него сифилис, полученный от Темного, заставляла его в припадках умоисступления выходить на собственную охоту на всех тех несчастных баб, которых он поимел в придорожных кустах. Я сначала не знал, что это он творит. Случай со Скобеихой меня надоумил – я в тот вечер, когда выбросил ее на дороге, вернулся домой злой, как черт, и пожаловался ему одному – такой облом. И он мне посочувствовал, а потом отправился на конную прогулку. Понимаешь, граф, он один знал то место, где валялась в кустах та пьяная блудница… Я обо всем догадался. Но я не лгал тебе, граф – я бы и в этом случае до последнего защищал Гедимина, вообразившего себя новым Актеоном в маске, от вас, от легавых жандармских псов… Даже зная, что он не родной мой брат, а психопат и насильник… В том, что случилось потом между нами, виновата третья тайна стряпчего. Она все изменила кардинально. Потому что это было великое искушение. Испытание. Перед которым никто… ты слышишь, граф, никто бы не устоял!

– Что за третья тайна? – спросил Евграф Комаровский. – Она как-то связана с наследством старого кастеляна Польши, которое получал по завещанию твой неродной брат Гедимин?

– Ты почти угадал. Но ты не знаешь самого главного. Того, до чего сумел докопаться стряпчий Лука Лукич Петухов. Он недаром слыл великим судейским крючкотвором и законником.

Павел Черветинский перебросил панчангатти с руки на руку, он опять словно примеривался, стоял над распростертым на полу Евграфом Комаровским.