Именем человечества

– Отлично, Дима! Это уже кое-что. Ну, а теперь, уж коль мы завели этот откровенный разговор, пора нам потолковать и об Алене. Скажу прямо, не нравится мне твое отношение к ней. Я хочу, чтобы ты серьезно взвесил...

– Да все я взвесил, папка. Все обдумал. Что мы будем за муж и жена? Я кандидат наук, а у нее – дай бог семь классов сельской школы. Помнишь, ты и сам говорил...

– Ну, меня ты не приплетай. Сейчас о тебе речь. Ты что, сегодня только узнал, что у нее семь классов сельской школы?

– Важно не то, когда человек что-то узнает, а то, когда он проанализирует эти знания, сделает из них соответствующие выводы.

– Ловко! И ничего не возразишь. Только что же ты не сделал этих выводов раньше, до того, как предложил девушке стать твоей женой? Что она теперь скажет матери? Каково ей самой будет пережить все это?

– Что ты меня пытаешь, папа! Ну, ошибся я, поторопился Кто не ошибается? Хуже было бы, если б я осознал эту ошибку, скажем, год-полтора спустя, когда, чего доброго, появился бы на свет третий... – Да-а, в логике тебе не откажешь. И все-таки, Дмитрий, нельзя относиться к людям как к шахматным фигурам. Пойми это!

– Да понимаю я, папка, понимаю! Не думай, что я такой уж бессердечный. И жалко мне ее, Алену. Но что поделаешь... Алло! – схватил он трубку зазвонившего телефона. – Да, это я, Татьяна Аркадьевна. Спасибо, превосходно, сейчас только целую сковороду котлет уничтожил.

- Отец? Он тоже молодцом. Так, может, вы навестите своих пациентов? Нет? Жаль... А где вы сейчас? Позвольте мне хоть выразить вам свою признательность. Ну, не по телефону же... Нет, я не задержу вас. Хорошо, только десять минут. Бегу. Бегу сейчас же!

Дмитрий рывком натянул рубаху, повязал галстук:

– Так где найти цветы, папка? Зорин махнул рукой:

– Да хоть на спуске с вокзала к галерее, знаешь?

– Знаю. Бегу!

3

– Можешь меня поздравить, папка! – еще с порога закричал Дмитрий, освобождая руки от свертков и паке тов. – Где ты запропастился, помоги мне!

– Здесь я, здесь, – отозвался Зорин с балкона. – Что ты еще натворил?

– Ничего не натворил. Понимаешь, папа, мне в голову пришла замечательная идея. Я понял, кажется, как управлять этими неуловимыми нейтрино.

– Понял или тебе подсказала Тропинина?

– Ну да! То есть нет. В общем, без нее, я, конечно, ни чего бы не придумал. А тут... Говорю я с ней опять об этой стабилизации ядер, и вдруг будто молнией меня пронзило: ведь если бы нейтрино имели заряд... Словом, дайка мне скорее карандаш и бумагу!

– Вот тут все, на столе. А что это за свертки, пакеты? И вино?!

– О, черт! Забыл самое главное. Она же сегодня придет к нам. Придет и расскажет все-все, И о нептунии и вообще. Сама обещала. Только ты уж займись этим без меня, – кивнул он на свертки. –Мне надо обязательно закончить расчеты, чтобы уже сегодня показать ей. Ведь если моя идея верна... – он бросился к столу, схватил карандаш.

– Постой, постой! Когда ждать-то ее?

– Часов так в пять, в шесть. Да ты только не говори ей об этой глупости...

- Какой глупости?

– Ну, что я собирался жениться, и все эти письма, телеграммы... А у тебя что, и штепселя здесь нет? Куда же я подключу свою счетную машинку? Придется перенести стол в спальню, ты не возражаешь? Или нет, я видел, у тебя был удлинитель... Вот-вот, этого вполне достаточно, спасибо, папа. И пока не забыл – я заказал торт в ресторане, напомни мне. А вино поставь в холодильник. Итак, если масса нейтрино... – он включил счетную машинку, забегал пальцами по клавишам, потом начал быстро набрасывать какие-то формулы.

Зорин с минуту смотрел на его сосредоточенное лицо, съехавший на сторону галстук, непонятные символы, покрывшие уже почти весь лист бумаги, потом поднял с полу брошенные им свертки и, пройдя на кухню, прикрыл за собой дверь.

Да, это были люди совсем другого времени, другого мира. Но ему ли, Зорину, судить, лучше или хуже они их, уходящего поколения...

Он снова взглянул через стеклянную дверь на работающего сына. Тот уже сбросил галстук, расстегнул ворот рубахи. Волосы его упали на потный лоб, пальцы, сжимавшие карандаш, побелели от напряжения. А глаза светились счастьем.

Что двигало им сейчас? Сознание долга перед своим народом, своей страной? Тщеславие молодого ученого, только что вступающего в жизнь? Мысли о той, чей портрет стоял перед его глазами? Или все это вместе взятое, помноженное на молодой задор и молодую удаль, о которой он, Зорин, не мог уже и мечтать?

Он вышел на балкон и, отыскав глазами далекий серпантин, по которому поднимались когда-то они вдвоем с Тропининой, попытался вызвать в памяти ощущения тех счастливых дней. И не смог. Он понял: больше такие дни не повторятся...

Семнадцатому от первого