Именем закона

…Итак, я — военный прокурор Берлинского гарнизона. Собрав аппарат прокуратуры армии, я решил посоветоваться с людьми о том, с чего начинать работу. Однако ожидаемого разговора не получилось. Да и вряд ли он мог состояться: ведь никто из нас, в том числе и я, толком не представлял завтрашний день, завтрашний Берлин и завтрашнюю Германию. Мне даже подумалось: не слишком ли поспешно был издан приказ о формировании берлинской прокуратуры — город в огне пожарищ, повсюду шли тяжелые, не прекращающиеся ни на минуту бои.

Я хотел посоветоваться с Н. Э. Берзариным, Ф. Е. Боковым или с начальником политотдела Е. Е. Кощеевым. Но до меня ли им в эти минуты? Все они были поглощены ходом тяжелых боев на улицах Берлина, дни и ночи проводили в войсках.

Правда, мне удалось встретиться с генерал-майором юстиции Л. И. Ячениным. Мы долго вели беседу о сформировании военной прокуратуры Берлина, однако, чем она должна заниматься, Леонид Иванович рассказал лишь в общих чертах.

— Возьмем Берлин, — сказал он, — разберемся более конкретно и тогда же решим вопрос о кадрах, а пока — обслуживайте обе прокуратуры армейским аппаратом.

Встреча с деловыми людьми

28 апреля меня вызвал Берзарин:

— Вы можете сейчас поехать со мной и генералом Боковым на одно важное совещание?

— Конечно.

Втроем сели в «хорьх» и, объезжая завалы, направились к центру Берлина. Недалекие разрывы фаустпатронов и мин сотрясали воздух. Мне очень хотелось спросить, что за совещание, но Берзарин молчал, и я сдерживал себя, чтобы не проявить излишнего любопытства. На улице Альтфридрихсфельд, возле облезлого, но почти неповрежденного войной дома, шофер затормозил.

— Прибыли, — сказал Николай Эрастович.

У входа стояли часовые. Берзарин, показывая на меня, сказал:

— Это — прокурор!

В длинном коридоре тускло светили лампочки. У желтой, обитой дерматином двери стоял незнакомый майор. Увидев командующего, он распахнул дверь. Мы вошли в плохо освещенный небольшой зал. За большим столом, напоминающим букву «П», сидело более пятидесяти немцев, все невоенные и в основном пожилые. Полковник В. Я. Власов, который присутствовал тут же, отрапортовал:

— Товарищ генерал-полковник, по вашему приказанию совещание представителей деловых людей Берлина собрано.

Находившиеся в зале встали. Берзарин, Боков и Власов прошли вперед к большому письменному столу, пригласив к себе переводчика и меня. Не садясь, Берзарин сказал:

— Прошу, господа, садиться. В Берлине идут нелегкие бои, война еще не завершена, а поэтому разрешите быть кратким. Немецкие дети, женщины, старики, да и многие нестарики неповинны в этой войне. В городе не работают пекарни, нет газа, электричества, только кое-где работает водопровод. Командованием Красной Армии я назначен военным комендантом Берлина. Пока согласно решению союзных держав никакой другой власти в Берлине не будет. Для чего мы пригласили вас? Все вы — специалисты коммунального хозяйства, электрохозяйства, торговли. Надо немедленно приступать к налаживанию жизни, к восстановлению предприятий бытового обслуживания населения, побеспокоиться о детях, женщинах, стариках.

Кто-то из немцев на ломаном русском языке произнес:

— На улицах бои.

Берзарин взглянул в его сторону — это был хорошо одетый, тщательно выбритый, в больших роговых очках, с густой, совершенно белой шевелюрой немец, как впоследствии оказалось, инженер — и твердо сказал:

— Бои закончим, закончим через четыре — шесть дней, не позже. Но уже в одиннадцати районах бои не ведутся. Советский гарнизон получил приказание организовать в этих районах питание детей, женщин, стариков, больных. Но ведь одного этого мало. Надо налаживать водоснабжение, подачу газа, дать свет. Нам удалось захватить некоторые электростанции в рабочем состоянии, хотя и ценой немалой крови. Но мы должны веста речь не о двух-трех электростанциях, и не только об электростанциях, а о восстановлении всего того, что должно способствовать более или менее нормальной жизни Берлина, вплоть до организации торговли. Именно потому на это совещание нами приглашены специалисты всех видов обслуживания населения, ранее работавшие или соприкасавшиеся с этой работой.

Я смотрел на немцев, стараясь прочесть на их лицах, что они думают и ощущают, слушая Берзарина и переводчика… Но собравшиеся молча смотрели на свои, положенные на зеленое сукно стола руки; лица их были хмуры и непроницаемы. На секунду во мне вспыхнуло раздражение, но я подавил его и подумал: «Трудно им понять нас…»

Кое-кто записывал то, что говорил переводчик. Берзарин называл уже работающие электростанции, больницы, требовал, чтобы в освобожденных районах убирали трупы, вели учет населения, готовились к получению продуктовых карточек, разбирали на улицах завалы, берегли кирпич — он пригодится на новые дома.

Затем Берзарин предложил немцам задавать вопросы. Никто не решался. Но вот поднялся сухой, с изможденным, изрезанным морщинами лицом немец и, назвав свою фамилию, спросил:

— Я хочу спросить у господина коменданта, чем мы будем отоваривать карточки — все склады в Берлине пусты.