Именинник

   Мой совет, до обрученья,
   Две-е-ерь не отво-о-ряй!..
   Ха-ха-ха!..

Сажин был взбешен и жалел, что не дал пощечины этому старому мерзавцу, который испортил своим появлением всю поэзию чудного вечера. Анна Ивановна шла молча, с опущенными глазами. Музыка больше не играла, и с каждым шагом вперед все увеличивался приливавший шум гуляющей толпы. В вершине старой березы каркнула ворона. Анне Ивановне вдруг сделалось страшно, как это иногда случается в детстве — безотчетно страшно. Ей захотелось вернуться, чтобы уйти от всех. Он угадал ее мысль, но, не желая компрометировать девушку, твердой походкой направился вперед, к центральной площадке, над которой, как крылья подстреленной птицы, неподвижно висели полинялые пестрые флаги и публика сбилась кучками за отдельными столиками.

— Когда мы увидимся, Анна Ивановна? — спросил Сажин, делая усилие над собой.

— Когда хотите. Впрочем, я не знаю, что говорю… — тихо ответила девушка и пошла навстречу показавшейся впереди Прасковье Львовне.

Докторша сделала вид, что не замечает Сажина, который неловко постарался уйти в толпу, где опять наткнулся на Ханова, который, к счастью, не узнал его. Зато навязался Вертепов, который непременно хотел затащить Сажина на эстраду Софьи Сергеевны.

— Представь себе, она меня прогнала! — жаловался он со своей обычной развязностью. — Так-таки прямо и прогнала, да еще прибавила, что вообще ненавидит меня. Решительно, не пон-ни-маю!

На эстраду к генеральше Сажин не пошел: там сидел губернатор. При выходе из сада он встретился с Куткевичем и Белошеевым, которые о чем-то оживленно спорили. Сажин сделал вид, что не замечает их, и прошел мимо. Он был доволен, что так счастливо выбрался из сада и мог остаться совершенно один. Какое это счастье быть одному, когда никто не мешает ни одной вашей мысли. Быстрые летние сумерки окутывали город темным покровом. В домах зажигались огни. На тротуарах попадались таинственные парочки, искавшие уединения. От городского сада, выходившего на Наземку, Сажину нужно было сначала пройти по шоссированной набережной, а потом повернуть в Консисторскую. Он шел бодрой, веселой походкой, помахивая палкой. На повороте с набережной его обогнал злобинский экипаж — он узнал и лошадь, и кучера, и Анну Ивановну, которую провожала Прасковья Львовна. Сажин остановился, проводил глазами экипаж и почувствовал себя необыкновенно хорошо. Не вернуться ли ему опять в сад? Нет, там опять начнут приставать к нему… Сажин пошел прямо домой и очень был доволен, что у Василисы Ивановны еще горел огонь. Он прошел прямо к ней и попросил чаю.

— Можно и чаю… — ответила старушка и пытливо посмотрела на неожиданного гостя.

— Вы что это, Василиса Ивановна, все дома сидите? — спрашивал Сажин, когда отхлебывал из стакана горячий душистый чай.

— А… так. Куда мне ходить-то?

Старушка печально вздохнула. Сажин посидел с ней, старался рассказать что-то смешное, а потом ушел к себе наверх. Как это тяжело, когда человеку даже итти некуда и никому до него нет дела… ведь это живая смерть!.. И сколько таких людей дотягивает свой век по печальной необходимости, а он, Сажин, еще так полон жизни, и будущее для него открыто. Да, он будет счастлив, как никто другой, и счастлив уже теперь, потому что вот сейчас чувствует в себе биение этого необъятного чувства, которое творит чудеса.

Увлеченный внутренним радостным настроением, Сажин даже попробовал что-то запеть, но потом сам засмеялся от фальшивой рулады: у него был хороший, свежий голос и полное отсутствие музыкального слуха.

В кабинете на столе лежал знакомый серый конверт с тонким почерком Софьи Сергеевны. Сажин поморщился и, разорвав непрочитанное письмо на четыре части, бросил его в корзину. Ему припомнилась встреча в саду с пьяным Хановым, потом широкая губернаторская спина, наклоненная к Софье Сергеевне.

— Как все это, однако, глупо! — вслух проговорил Сажин, проводя рукой по лбу, точно он хотел стереть какие-то тяжелые воспоминания.