IMG_0002

Положение Наполеона в Москве становилось весьма неприятным, что сам император прекрасно понимал. Он просто не знал, что ему делать дальше. Ведь Кутузов мог отступать хоть до Сибири, а у Наполеона совсем не осталось лошадей, которые уже падали не тысячами, а десятками тысяч. Кроме того, могущество его «Большой армии», как уже упоминалось выше, сильно подорвала огромная протяженность коммуникационной линии, которая к тому же была обеспечена весьма слабо. Подорвало силы армии и занятие выжженной, лишенной средств к существованию Москвы. Не мог забыть Наполеон и огромные потери в Бородинской битве, которую он впоследствии назвал самым страшным изо всех данных им сражений. Кроме этого, все указывало на то, что противник собирался вести борьбу не на жизнь, а на смерть.

Наполеон принял решение дать понять царю Александру, что он согласен на самый почетный и безобидный для русских мир. Уже 18 сентября из Москвы выехал чиновник Воспитательного дома с рапортом. Наполеон просил передать просьбу царю Александру о мире. Ответа он не получил. Наполеон сделал еще одну попытку, послав письмо с Яковлевым — отцом А.И.Герцена. Но и на этот раз он не получил ответа.

И тогда Наполеон предпринял последнюю попытку. Вот что об этом пишет Е.В.Тарле: «4 октября он послал в лагерь Кутузова, в село Тарутино, маркиза Лори-стона, бывшего послом в России перед самой войной. Наполеон хотел, собственно, послать генерала Колен-кура, тоже бывшего послом в России еще до Лористона, но Коленкур настойчиво советовал Наполеону этого не делать, сказав, что такая попытка укажет русским на неуверенность французской армии. Наполеон раздражался, как всегда, когда чувствовал справедливость аргументации спорящего с ним; да и очень он уж отвык от спорщиков. Лористон повторял аргументы Колен-кура, но император оборвал разговор прямым приказом: «Мне нужен мир; лишь бы честь была спасена. Немедленно отправляйтесь в русский лагерь».

Приезд Лористона на русские форпосты вызвал целую бурю в главной квартире Кутузова. Кутузов хотел выехать на форпосты для беседы с Лористоном. Но уже тут обнаружилось, что в Кутузовском штабе есть русские патриоты, гораздо более пылкие, чем он сам, и несравненно более оскорбленные потерей Москвы. Это были английский официальный агент при русской армии Вильсон, бежавший из Рейнского союза граф Винценгероде, герцог Вюртембергский, герцог Ольденбургский и ряд других иностранцев, ревниво следящих за каждым шагом Кутузова. К ним присоединился я ненавидевший Кутузова Беннигсен, в свое время донесший царю, что вовсе не было надобности сдавать Москву без нового боя. От имени русского народа и русской армии (представляемой в данном случае вышеназванными лицами) Вильсон явился к Кутузову и в очень резких выражениях заявил главнокомандующему, что армия откажется повиноваться ему, Кутузову, если он посмеет выехать на форпосты говорить с глазу на глаз с Лористоном. Кутузов выслушал это заявление и изменил свое решение. Кутузов принял Лористона в штабе, отказался вести с ним переговоры о мире или перемирии и только обещал довести предложение Наполеона до сведения Александра. Царь не ответил. У Наполеона оставалось еще другое средство: поднять в России крестьянскую революцию. Но на это он не решился. Да и совершенно невозможно было ждать, что, беспощадно подавляя французской военной силой не то что попытки восстания, а малейшие признаки неповиновения крестьян помещичьей власти в Литве, Наполеон вдруг явится освободителем русских крестьян.

Лютое беспокойство овладело верхами дворянства после занятия Москвы Наполеоном, и Александру доносили, что не только среди крестьян идут слухи

о свободе, что уже и среди солдат поговаривают, будто Александр сам тайно просил Наполеона войти в Россию и освободить крестьян, потому, очевидно, что сам царь боится помещиков. А в Петербурге уже поговаривали (и за это был даже отдан под суд некий Шебал-кин), что Наполеон — сын Екатерины II и идет отнять у Александра свою законную всероссийскую корону, после чего и освободит крестьян. Что в 1812 г. происходил ряд крестьянских волнений против помещиков, и волнений местами серьезных, — мы это знаем из документов.

Наполеон некоторое время явственно колебался. То вдруг приказывал искать в московском архиве сведения о Пугачеве (их не успели найти), то окружающие императора делали наброски манифеста к крестьянству, то он сам писал Евгению Богарне, что хорошо бы вызвать восстание крестьян, то спрашивал владелицу магазина в Москве француженку Обер-Шальме, что она думает об освобождении крестьян, то вовсе переста-' вал об этом говорить, начиная расспрашивать о татарах и казаках.

Наполеон все-таки приказал доложить ему об истории пугачевского движения. Эти мысли о Пугачеве показывают, что он очень реально представлял себе возможные последствия своего решительного выступления в качестве освободителя крестьян.