Имя нам — легион

Как я и думал, вся семья была дома. Во-первых, суббота, а во-вторых — ненастье. Мама вязала, а остальные, сидя на полу, резались в детское лото “Соседи по планете”. Папаня, похоже, без всяких перспектив проигрывал, потому что, увидев меня, радостно заорал:

— Кончай игру, братчики-матросики, макаронник приехал! — и смешал все карточки.

Мама бросила вязание, Машенька завизжала, и началось! Вопросы и поцелуи сыпались со всех сторон, племяшка карабкалась на руки, батя и зять Антоха гулко хлопали меня по свободным участкам тела, кто-то ощутимо щипал… в общем, неразбериха стояла полнейшая. Наконец я взмолился:

— Есть хочу! Накормят меня в этом доме свежим хлебом и молоком или нет?!

На женщин такие мольбы действуют безотказно. Давление резко ослабло, и почти одновременно на кухне загремела посуда. Поразительная скорость! Я и раньше подозревал, что у нас в избе установлен телепортер.

— Надолго приехал? — спросил батя.

— Нет, послезавтра надо возвращаться.

— Жалко… Антоха, ты баню затопил?

— Закрыл давно, — отозвался зять. — Скоро уж выстоится, идти можно будет.

— Ну, Филька, значит — готовься! — кровожадно облизнулся отец. — Ох я тебя сегодня и напарю!

— Вот к чему-чему, а к этому-то я всегда готов!

До отвала натрескавшись вкусными домашними харчами, я растянулся на полу, застеленном домоткаными половиками, и блаженно закрыл глаза. Поваляюсь часок, схожу в баньку, еще поваляюсь, а потом и Матроса навещу. Надо же у него узнать, у служивого, кто дал приказ на мой розыск — официальные органы или “Булат”. Потому как, если милиция или безопасность, то это серьезно. Они же не остановятся и перед тем, чтобы с итальянскими коллегами карбонариями связаться. А если это личная Аскера Мамедовича инициатива, то все намного проще. За три года моей командировки ой как многое может измениться. Никто про меня и не вспомнит через три-то года, особенно если я глаза никому из главных действующих лиц недавней трагикомедии с мордобоем мозолить не стану.

Ко мне подсела Ольга. Щелкнула пальцем по носу и спросила:

— Лежишь?..

— Лежу, — не стал я прекословить старшей сестре.

— Слушай, а как там… в Италии?

Это “в Италии” она почти пропела.

— Там, сестренка, сейчас тепло!… — так же пропел я в ответ. — Фрукты, мороженое, девчонки загорелые… Пицца, лазанья, кьянти… Фонтаны… Папа римский. Колизей, кошки, голуби. Феличита!

— Признавайся, язык учишь? — немедленно подключилась к перекрестному допросу строгая моя мама.

— А как же! — с поддельным воодушевлением отозвался я.

— Ну-ка, ну-ка, продемонстрируй, — засомневалась (и не без оснований) она.

Я поднапрягся и выдавил:

— Аморе, рогацци! Аморе, аморе и еще раз аморе!

— То-то я и вижу, что одно только “аморе”, — усмехнулась мама, — аж почернел весь. Никак успел уже и итальяночку подцепить?

— Эх, мама, напрасно вы так о своем сыне думаете, — возмутился я. — Он же сурьезно робить на Апеннины откомандирован! Штудии, понимаешь, превосходить, а не шуры-муры гулеванить!

— Фи-иилька, — протянула она. — Ботало ты! “Робить сурьезно!” Что, я тебя не знаю? Только, поди, на девок и глядишь. Ты хоть нам оттудова сноху не привези.

— Да что угодно он тебе “оттудова” привезет, только не сноху, — вмешалась Ольга. — Дождешься от него, пожалуй, снохи. Скорей дядька Прохор пчел своих бросит…

— Завелись, — пробурчал батя. — Парню только двадцать четыре, он еще пожить не успел, а вы ему уже всю плешь переели со своей женитьбой. Пусть погуляет!

— Двадцать пять, — поправила его последняя, молчавшая до сих пор, представительница женской половины Машенька. — А гулять сейчас плохо — дождичек на улице!…

* * *

Батя, в натянутой до самых глаз лыжной шапочке, возвышался надо мною, как гора, и немилосердно стегал сразу двумя здоровенными березовыми вениками. Я блаженно кряхтел и изредка охал — по давно заведенной традиции. Ибо банное наслаждение сродни изощренному самоистязанию. В коем, как известно, бесчисленные поколения юродивых находили огромное наслаждение. Чем я хуже их? Тем, что телом чище?

— Сына, — позвал меня удивленно батя, — а куда шрам девался?

Я приподнялся на локте и уставился на правое бедро. Там, где еще недавно раскидывал кособокую свою паутинку беловатый паучок-многоножка, отмечавший затянувшуюся дырку от осколка, блестел пот, курчавились волоски и розовела гладкая распаренная кожа. Больше ничего. Шрама как не бывало.

— Рассосался, — небрежно ответил я. — Римские экстрасенсы поспособствовали. Пара сеансов, и все! Волшебная сила биологической энергии, секреты тибетских монахов, тертый коготь тигра, растворенный в желчи беременной змеи, и прочие волхования. Ну а если честно, — сказал я, глядя на отцову недоверчивую физиономию, — хрен его знает! Если бы не ты, я бы, может, еще полгода ничего не заметил. А так — пропал и ладно! Меньше вопросов будет.