Имя нам — легион

— Зря, — легко согласился он. — Я всякую мистику посмертную, да будет тебе известно, на дух не переношу и тебе забивать ею голову годков этак до семидесяти не советовал бы. Вот врежем дуба, тогда и узнаем все в лучшем виде. А чтобы не обрести этот последний опыт раньше времени, ты не в высь горнюю взор свой пытливый устремляй, но в юдоль земную. Вон там, возле сухого дерева, что видишь?

— Труп, — сказал я.

Мы подскочили к нему одновременно с соседним звеном. Наум профессионально пробежался по окровавленной шее аборигена пальцами в поисках пульса и сказал ошеломленно:

— Да он живой!

* * *

Однако главной неожиданностью, которую преподнес нам туземец, оказалась вовсе не его феноменальная живучесть. Он был, по всей видимости, воином! Не пахарем, охотником или кузнецом, взявшимся за оружие по необходимости, — профессионалом. Поверить в это было трудно, но пришлось. Аргументами были: великолепный узорчатый доспех — из толстой кожи, густо усеянный чеканными, узорчатыми металлическими бляхами на упругом каркасе из непонятного материала вроде китового уса, обнаруженное неподалеку верховое животное (знакомый нам пятнистый бык с бешеным взглядом) под броней из костяных пластин и — оружие.

Оружие вызвало у нас тихий восторг и шумное недоумение. Большие Братья что-то проглядели, — говорило оно всем своим совершенным видом. Это было… как бы сказать поточнее?.. — что-то вроде кайла или ледоруба на ухватистой полутораметровой рукоятке, обмотанной сыромятным ремешком. Более длинная сторона кайла — трехгранная, как стилет, несколько искривленная и очень острая — походила на хищный птичий клюв, а другая — с плоским, закругленным, пешнеобразным концом, тоже бритвенно-острым, идеально бы подошла для сковыривания хонсачьих броневых макушек. Материал, из которого было сделано навершие секиры, — бело-голубой, гладкий, матовый, — не носил следов механической обработки. Скорее всего он был изготовлен методом прессования из металлического (а то и керамического) порошка. Налицо было вмешательство сторонних, высокотехнологических сил, неизвестных Терре.

Прибывшая на наш зов Василиса первым делом разогнала всех, кроме Березовского, еще не закончившего процедуры первой доврачебной помощи, и принялась наговаривать вполголоса в ларингофон, попутно обшаривая раненого дабагца. Найденные анахронизмы (или, если угодно, артефакты) она складывала в свой ранец.

Четвертый взвод, руководствуясь приказом батал-куратора, отставил на время прочесывание и бродил окрест. Судя по вопросам, которыми нас забросали по линии связи соседи слева и справа, их тоже тормознули, не объяснив толком причин.

Первым заголосил Павлуша Мелкий, потом подхватили близнецы, а потом взревели и мы с Генриком. Да уж, дабагский ратник, прежде чем свалиться под дерево, успел потешить удаль молодецкую, ничего не скажешь. Всего мы насчитали шесть дохлых хонсаков, а один был еще жив, и Бородач добил его из карабина.

У большинства трупов в качестве смертельной присутствовала всего одна небольшая, но глубокая наклонная рана от трехгранного острия кайла с входным отверстием точнехонько между панцирем и “шапочкой”. У каждого, повторяю, одна! Р-раз — и кирдык! Высший пилотаж! И по-видимому, огромный опыт. Нижние же части тел хонсаков, изуродованные до крайности, определенно побывали в контакте со страшными копытами быка, подкованными тоже, кстати, отнюдь не в доисторической деревенской кузне.

Сопоставив все факты, даже ваш покорный слуга, при всей моей тупости, оказался способен прийти к выводу, что хонсаки и дабагцы — давнишние знакомые, причем у вторых имеются могущественные, хоть и не слишком афиширующие себя, союзники.

То же, очевидно, пришло в голову Василисе. Но, разумеется, значительно раньше. Она приказала собрать трупы в кучу, выставить пост, а остальным перекуривать и ждать дальнейших указаний. Сама при том вела радиопереговоры на все более высоких тонах и, кажется, даже грязно ругалась по-своему. С чего я взял, что грязно? Тон был именно такой, не ошибешься.

А у меня, видимо, сгорел последний адреналин, и начался крутейший отходняк: мышцы ослабли, на душе сделалось муторно.

— Между прочим, — сказал я, взирая на растерзанные останки хонсаков, — цветок раффлезия, самый крупный цветок в мире, который достигает метра в диаметре и выглядит как куча разлагающегося мяса, пахнет падалью. Запах привлекает к нему насекомых-опылителей. И еще о падали… — Мне показалось, что к рукам пристали ошметки окровавленной рачьей плоти, и я принялся тереть их травой, поливая из фляги. — Вот послушай, Генка: “Кончилось побоище, падаль — пища воронам; тыщи гениталиев, орды рук и ног. Поглядел на мерзость я, что гниет по сторонам, окатил бензинчиком, плюнул… и поджег…”*

* Автор — Патрикей Бабун-Борода.