Имя разлуки: Переписка Инны Лиснянской и Елены Макаровой

Скучаю по роману, так бы хотелось писать, но нет никакой возможности. Вспоминаю как о чуде – сколько я читала, про то же барокко, по делу, да и разных других книжек! Сейчас опять – архивы, документы, переводы… Гершенович ругает – непродуктивно трачу свои способности. Но я не знаю, в каких они находятся пределах. Где мое назначение? Сказали бы – тебе осталось жить столько-то, вот я бы и рассчитала правильно. А так… Сумбур вместо музыки. Иногда думаю, если бы этот кусок романа кому-нибудь понравился в журнале, я бы бросилась дописывать. Потом думаю – для таких вещей я должна жить в Москве и сама решать. А отсюда всякие переговоры кажутся глупостью. Словом, метания души. Иногда думаю, надо писать про детей, про израильский опыт работы, но вспоминаю про книгу, которая так и не была опубликована в Москве, думаю, еще одну в стол! В конце концов от меня останется одна невнятность. И все же пока еще есть много перспектив, это правда. Когда останется одна, прямолинейная, тогда наступит просветление. Это закон светотеневого рисунка, перед самым темным местом всегда есть световой рефлекс, иначе форма не может закруглиться. Например, классический рисунок шара или яйца, обрати внимание, там, где шар соприкасается с плоскостью, всегда самое темное место, но над этой темной линией есть обязательно световой рефлекс, иначе не передать объема. Это тоже модель жизни, свет пред умиранием. Мгновенное прояснение. ‹…› Мамуля, я тебя постоянно ввожу в курс своих суетных дел, но, когда я тебе пишу, я как бы сама разбираюсь.

133. И. Лиснянская – Е. Макаровой 26 марта 1994

26.3.1994

Солнышко мое! С Пасхой всех вас, всех евреев! У меня с утра – праздничное настроение, сердце прекратило свои шалости, не горит спина. На улице пасмурно. Снегопады были в последние дни таковыми, что все опасаются наводнения. Очень многое вокруг того ощущения, что есть в твоем романе – конец света в «такой благословенный день». ‹…›

Между прочим, я подумала о том, как по-разному, но пересекаясь, мы многое с тобой переживаем в своих текстах. Ну, например: страшная привычка, а отсюда и равнодушие людей к морю крови и слез. В моем цикле, а не триптихе, хоть стихи идут подряд, это чувство есть.

Я так построила цикл стихов для «Знамени» (цикл называется «На кухне времени»), что туда даже вошли стихи о Мандельштаме с его эпиграфом: «Мы с тобой на кухне посидим», другие, не имеющие прямого отношения к заголовку, но тем или иным связанные друг с другом, в том числе и те, что я наговорила на следующую пленку.

Сейчас я тебе перепишу пять из новых стих[отворений]. А всего-то я написала 7 или 8, начиная с ноября. Эти пять написаны за один день в феврале. И опять «ни гугу». ‹…›

Из цикла «На кухне времени»

* * *

Даже камень и тот может треснуть
От воды говорящей.
Почему бы тебе не исчезнуть
Словно детство иль сон – все равно.

Я давно разлучилась с тобой,

Соль твоя иссушила мой рот.
Что лепечешь мне, призрак прибоя
Апшеронских младенческих вод?

Ты о чем это шепчешь бессвязно,

Бьешь в ребро мое, как в парапет,
Нет ни памяти и ни соблазна,
И ни места рождения нет.

* * *