Имя разлуки: Переписка Инны Лиснянской и Елены Макаровой

Мамик, получила прекрасные письма от вас.

Семен Израилевич, Вашу хвалу повесила перед компьютером. Вы себе не представляете, как я рада, что Вы оценили вещь. Это и правда выстраданное, я так боялась, что уж никогда не смогу написать о своем Швенке то, что чувствовала, о нем и через него. Эта победа меня окрылила, и я уже вчерне (еще 2 недели минимум надо сидеть) сделала все для Ирины Николаевны[216] – 100 стр. комментариев, а также почти закончила сокращение. Мне нравится вещь так, как она сейчас собирается, больше, чем раньше. Хорошо работается, прерываюсь только на сон, ночью. Ничто не мешает. Пока не приходится разбрасываться на разные вещи, дрожу над каждой минутой. Настроение очень хорошее, откуда-то столько сил, а главное, ясная голова.

‹…› Я очень по вас скучаю. Мама, ты меня конфузишь, где уж я там тебе помогала, ты меня вылизывала, я жила у тебя просто царицей Савской, от этого у меня столько сил и ясности сейчас. Ты просто и вообразить не можешь, как я устала за прошлый год. Этот роман просто был единственной зацепкой. Бегством в другое измерение.

15.9.94

Мамуля, мы так с тобой хорошо поговорили! Сегодня, по твоему совету, я сделала небольшой перерыв. Поиграла с детьми в «Эрудит», потом мы дружно вымыли полы, и первый раз за это время я сделала винегрет, то есть что-то своими руками, а не купленное в магазине Сережей.

‹…› Я очень довольна, даже счастлива, той работой, что мне выпала с Ульманом[217], просто упала с неба. Подумай, как все проявляется. Я так люблю его музыку, всегда просто для себя искала о нем всякую информацию, я знаю о нем не так уж и много, сравнительно с другими, но даже мои крохотные знания сказались существенными. И понимание эпохи, и связи Шенберга[218] с Баухаузом, романтический экспрессионизм, возникший после Первой мировой войны в Европе. Продюсер оказался человеком исключительно тонким, он хозяин ежемесячного литературного журнала в Швеции, автор первой полосы[219]. Знает Семена Израилевича, читал Гроссмана, и я закинула удочку насчет фильма о Семене Израилевиче. Он воодушевился. Я еще не видела режиссера этого фильма, он в Лос-Анджелесе, швед, прилетит в Прагу. Если я с ним сработаюсь, то это и очень важный контакт с американским документальным кино. Так что совершенно случайная история, из которой, я чувствую, что-то еще проистечет для Швенка и Фридл, и Семена Израилевича. Понимаешь, случайное знакомство, я же тебе сказала, что пришла просто, чтобы посмотреть на людей, которые делают такую важную для меня работу, и вот через неделю я уже буду в Праге, в моих любимых архивах, с любимыми моими старичками. Я расспрашивала их про Швенка, теперь – Ульман.

Уже получила 1000 долларов, только за консультацию и материал, который у меня был дома. Билет и все расходы по поездке они оплачивают. И, может, это еще и не все.

Мамочка, с 4 августа по 15 сентября написана пьеса, 100 стр. для Ирины Ник[олаевны] и переписан весь роман, плюс съемки с Билли, плюс музей, я работала один день, плюс все, что сейчас делаю по Ульману, плюс дом, плюс переговоры с Швецией о выставке, звонки, посылание бумаг… Я сама просто не понимаю, как все выходит, когда каждая вещь требует экстремального сосредоточения, – но я чувствую себя хорошо, сплю, правда, мало, но голова совершенно свежая.

17.9.94

Вчера Федя читал Марио (директору театра) и Гони (женщине из Иерусалимского фонда, которая нашла деньги на исследование истории Швенка) пьесу на иврите. Я очень нервничала, до икоты. Кажется, им понравилось. Но вот новость, актер, для которого это написано, стал религиозным. Теперь он не может это играть. ‹…› Мамуля, сегодня передам письма и дискету с романом. Там ничего больше трогать нельзя. Я очень следила за ритмом, за всеми линиями, за это отвечаю. Это не самоуверенность. Я научилась понимать то, что я делаю, в эти несколько лет. Когда я говорила о вещи, еще не написанной до конца, я знала, что она существует. Но она требует работы, уточнений, пересмотров «границ», так что «Знамя» и ты просто ускорили этот процесс. Если бы это была очередная вещь в стол, я бы не собралась.

Маня, слава Богу, возвращается к нормальной жизни. Мне удалось отдать ее учиться к самому лучшему здешнему художнику и педагогу Яну Раухвергеру (помните картины у Билла, дома, большие, в большой комнате?). Он строгий, спросил ее, сможет ли она каждый день работать полтора часа и каждую неделю приносить ему новую работу, это условия обучения. Маня сказала, да. Увидим.

Завтра, в день ее рождения, мы вчетвером едем в Тель-Авив, купаться, гулять, а вечером она собирает народ в лесу на пикник. Федя много работает. Много помогает. Он правда уникум.

22 сентября 1994

Мамочка! Опять лечу. На сей раз в бизнес-классе. ‹…› Наелась, слушаю Моцарта, привела в относительный порядок кипу документов и фотографий для съемок. Все мои вещи со мной в кабине, чтобы ничего не потерялось во Франкфурте во время пересадки.